М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников
Шрифт:
который сообщил их В. А. Жуковскому, князьям
Вяземскому, Одоевскому и проч. Знакомые Лермон
това беспрестанно говорили ему приветствия, и про
неслась даже молва, что В. А. Жуковский читал их его
императорскому высочеству государю наследнику и что
он изъявил высокое свое одобрение.
Успех этот радовал меня по любви к Лермонтову,
а Лермонтову вскружил, так сказать, голову — из
желания славы. Экземпляры стихов раздавались всем
желающим, даже с прибавлением двенадцати стихов,
содержащих в себе выходку противу лиц, не подлежа
щих русскому суду — дипломатов <и> иностранцев,
а происхождение их есть, как я убежден, следующее:
К Лермонтову приехал брат его камер-юнкер
Столыпин 1. Он отзывался о Пушкине невыгодно,
говорил, что он себя неприлично вел среди людей боль
шого света, что Дантес обязан был поступить так, как
поступил. Лермонтов, будучи, так сказать, обязан
Пушкину известностию, невольно сделался его парти
заном и по врожденной пылкости повел разговор
горячо. Он и половина гостей доказывали, между
прочим, что даже иностранцы должны щадить людей
замечательных в государстве, что Пушкина, несмотря
на его дерзости, щадили два государя и даже осыпали
милостями и что затем об его строптивости мы не
должны уже судить.
Разговор шел жарче, молодой камер-юнкер Сто
лыпин сообщал мнения, рождавшие новые с п о р ы , —
и в особенности настаивал, что иностранцам дела нет
до поэзии Пушкина, что дипломаты свободны от влия
ния законов, что Дантес и Геккерн, будучи знатные
иностранцы, не подлежат ни законам, ни суду русскому.
Разговор принял было юридическое направление,
но Лермонтов прервал его словами, которые после
почти вполне поместил в стихах: «Если над ними нет
закона и суда земного, если они палачи Гения, так
есть божий суд».
Разговор прекратился, а вечером, возвратясь из
гостей, я нашел у Лермонтова и известное прибавление,
в котором явно выражался весь спор. Несколько
времени это прибавление лежало без движения, потом
по неосторожности объявлено об его существовании
и дано для переписывания; чем более говорили Лер
монтову и мне про него, что у него большой талант,
тем охотнее давал я переписывать экземпляры.
484
Раз пришло было нам на мысль, что стихи темны,
что за них можно пострадать, ибо их можно перетолко
вывать по желанию, но сообразив, что фамилия Лер
монтова под ними подписывалась вполне, что высшая
цензура давно бы остановила их, если б считала это
нужным, и что государь император осыпал семейство
Пушкина милостями, следовательно, дорожил и м , — по
ложили, что, стало быть, можно было бранить врагов
Пушкина, оставили было идти дело так, как оно шло,
но вскоре вовсе прекратили раздачу экземпляров с при
бавлениями потому, что бабку его Арсеньеву, и не знав
шую ничего о прибавлении, начали беспокоить общие
вопросы о ее внуке, и что она этого пожелала.
Вот все, что по совести обязан я сказать об этом
деле.
Обязанный дружбою и одолжениями Лермонтову
и видя, что радость его очень велика от соображения,
что он в 22года от роду сделался всем известным,
я с удовольствием слушал все приветствия, которыми
осыпали его за экземпляры.
Политических мыслей, а тем более противных по
рядку, установленному вековыми законами, у нас не
было и быть не могло. Лермонтову, по его состоянию,
образованию и общей любви, ничего не остается же
лать, разве кроме славы. Я трудами и небольшим име
нием могу также жить не хуже моих родителей. Сверх
того, оба мы русские душою и еще более верноподдан
ные: вот еще доказательство, что Лермонтов неравно
душен к славе и чести своего государя.
Услышав, что в каком-то французском журнале на
печатаны клеветы на государя императора, Лермонтов
в прекрасных стихах обнаружил русское негодование
противу французской безнравственности, их палат и т. п.
и, сравнивая государя императора с благороднейшими
героями древними, а журналистов — с наемными кле
ветниками, оканчивает словами:
Так в дни воинственные Рима,
Во дни торжественных побед,
Когда с триумфом шел Фабриций,
И раздавался по столице
Народа благодарный к л и к , —
Бежал за светлой колесницей
Один наемный клеветник2 .
Начала стихов не помню — они писаны, кажется,
в 1835 году, и тогда я всем моим знакомым раздавал
их по экземпляру с особенным удовольствием.
Губернский секретарь Раевский
21 февраля 1837
A. X. БЕНКЕНДОРФ
ДОКЛАДНАЯ ЗАПИСКА О СТИХОТВОРЕНИИ
ЛЕРМОНТОВА «СМЕРТЬ ПОЭТА»
С РЕЗОЛЮЦИЕЙ НИКОЛАЯ I