М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников
Шрифт:
выше лба, виски и лоб весьма открытые, зубы пре
восходные — белые и ровные, как жемчуг. Как я уже
говорил, он был ловок в физических упражнениях, креп
ко сидел на лошади; но, как в наше время преимущест
венно обращали внимание на посадку, а он был сложен
дурно, не мог быть красив на лошади, поэтому он ни
когда за хорошего ездока в школе не слыл, и на орди
нарцы его не посылали 1. Если я вхожу в эти подроб-
489
ности, то единственно потому, чтобы объяснить, как смо
трело на него наше ближайшее начальство, то есть
эскадронный командир. К числу физических упражне
ний следует также отнести маршировку, танцы и фехто
вание (гимнастике у нас тогда не учили). По пешему
фронту Лермонтов был очень плох: те же причины, как
и в конном строю, но еще усугубленные, потому что
пешком его фигура еще менее выносила критику. Эскад
ронный командир сильно нападал на него за пеший
фронт, хотя он тут ни в чем виноват не был.
Странное обстоятельство, которое я припоминаю
только теперь.
По пятницам у нас учили фехтованию; класс этот
был обязательным для всех юнкеров, и оставлялось на
выбор каждому рапира или эспадрон. Сколько я ни
пробовал драться на рапирах, никакого толку из этого
не выходило, потому что я был чрезвычайно щекотлив,
и в то время как противник меня колет, я хохочу и дер
жусь за живот. Я гораздо охотнее дрался на саблях.
В числе моих товарищей только двое умели и любили,
так же как я, это занятие: то были гродненский гусар
Моллер и Лермонтов. В каждую пятницу мы сходились
на ратоборство, и эти полутеатральные представления
привлекали много публики из товарищей, потому что
борьба на эспадронах всегда оживленнее, красивее
и занимательнее неприметных для глаз эволюций ра
пиры. Танцевал он ловко и хорошо.
Умственное развитие его было настолько выше дру
гих товарищей, что и параллели между ними провести
невозможно. Он поступил в школу уже человеком, много
читал, много передумал; тогда как другие еще вгля
дывались в жизнь, он уже изучил ее со всех сторон; го
дами он был не старше других, но опытом и воззрением
на людей далеко оставлял их за собой. В числе това
рищей его был Василий Вонлярлярский, человек тоже
поживший, окончивший курс в университете и потом не
знаю вследствие каких обстоятельств добровольно про
менявший полнейшую свободу на затворническую
жизнь в юнкерской школе. В эпоху, мною описываемую,
ему было уже двадцать два или двадцать три года. Эти
два человека, как и должно было ожидать, сблизились.
В рекреационное время их всегда можно было застать
вместе. Лярский, ленивейшее создание в целом мире
(как герой «Женитьбы» у Гоголя), большую часть дня
490
лежал с расстегнутой курткой на кровати. Он лежал бы
и раздетый, но дисциплина этого не позволяла.
Из наук Лермонтов с особенным рвением занимался
русской словесностью и историей. Вообще он имел спо
собности весьма хорошие, но с любовью он относился
только к этим двум предметам. Курс в юнкерской школе
для получения офицерского звания был положен двух
летний, но вряд ли из этих двух лет ему довелось
провести с нами полных шесть месяцев. <...>
МОЯ ИСПОВЕДЬ
15 июля 1871 года, село Знаменское.
Сегодня минуло ровно тридцать лет, как я стрелялся
с Лермонтовым на дуэли. Трудно поверить! Тридцать
лет — это почти целая жизнь человеческая, а мне па
мятны малейшие подробности этого дня, как будто про
исшествие случилось только вчера. Углубляясь в себя,
переносясь мысленно за тридцать лет назад и помня,
что я стою теперь на краю могилы, что жизнь моя окон
чена и остаток дней моих сочтен, я чувствую желание
высказаться, потребность облегчить свою совесть откро
венным признанием самых заветных помыслов и дви
жений сердца по поводу этого несчастного события.
Для полного уяснения дела мне требуется сделать ма
ленькое отступление: представить личность Лермонтова
так, как я понимал его, со всеми его недостатками,
а равно и с добрыми качествами, которые он имел.
Не стану говорить об его уме: эта сторона его лич
ности вне вопроса; все одинаково сознают, что он был
очень умен, а многие видят в нем даже гениального че
ловека. Как писатель, действительно, он весьма высоко
стоит, и, если сообразить, что талант его еще не успел
прийти к полному развитию, если вспомнить, как он
был еще молод и как мало окружающая его обстановка
способствовала к серьезным занятиям, то становится
едва понятным, как он мог достигнуть тех блестящих
результатов при столь малом труде и в таких ранних
годах. Перейдем к его характеру. Беспристрастно го
воря, я полагаю, что он был добрый человек от при
роды, но свет его окончательно испортил. Быв с ним