М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников
Шрифт:
сказала, что в том же конверте и ее письмо. Дор огой
Лермонтов, со скуки, что ли, распечатал письмо это,
прочел и нашел в нем 300 руб. Деньги он спрятал и при
встрече с Мартыновым сказал ему, что письмо он поте
рял, а так как там были деньги, то он отдает свои.
Между тем стали носиться по городу разные анекдоты
и истории, основанные на проказах m-lle Мартыновой;
брат пишет выговор сестре, что она
себя, что даже Кавказ про нее р а с с к а з ы в а е т , — а отца
благодарит за деньги, причем рассказывает прекрасный
поступок Лермонтова. Отец отвечает, что удивляется,
почему Лермонтов мог знать, что в письме деньги, если
этого ему сказано не было и на конверте не написано;
сестра пишет, что она писала ему, правда, всякий вздор,
похожий на тот, про который он говорит, но то письмо
потеряно Лермонтовым.
Мартынов приходит к Лермонтову: «Ты прочел
письмо ко мне?..»
152
— Да.
— Подлец!
Они дрались. Первый стрелял Лермонтов.
— Я свиней не б ь ю . — И выстрелил на воздух.
— А я так бью!...
Теперь слышишь, все Лермонтова жалеют, все его
любят... Хотел бы я, чтоб он вошел сюда хоть сейчас:
всех бы оскорбил, кого-нибудь осмеял бы... Мы давали
прощальный обед нашему любимому начальнику 10. Все
пришли, как следует, в форме, при сабле. Лермонтов
был дежурный и явился, когда все уже сидели за сто
лом; нимало не стесняясь, снимает саблю и становит
ее в угол. Все переглянулись. Дело дошло до вина.
Лермонтов снимает сюртук и садится за стол в рубашке.
— Поручик Л е р м о н т о в , — заметил старший , — из
вольте надеть ваш сюртук.
— А если я не надену?..
Слово за слово. «Вы понимаете, что после этого мы
с вами служить не можем в одном полку?!»
— А куда же вы выходите, позвольте вас спро
сить? — Тут Лермонтова заставили одеться.
Ведь этакий был человек: мы с ним были в хороших
отношениях, у меня он часто ночевал (между прочим,
оттого, что свою квартиру никогда не топил), а раз-
таки на дежурстве дал мне саблею шрам.
И. В. АННЕНКОВ
НЕСКОЛЬКО СЛОВ О СТАРОЙ ШКОЛЕ
ГВАРДЕЙСКИХ ПОДПРАПОРЩИКОВ
И ЮНКЕРОВ. 1831 ГОД
Я поступил в Школу гвардейских подпрапорщиков
и юнкеров юнкером л.-гв. в конный полк в начале
1831 года — в то самое время, когда полки гвардии
только что выступили в польский поход, который,
между прочим, отозвался и на школе. Сначала было
объявлено, что все юнкера пойдут в поход со своими
полками, а когда они изготовились к выступлению,
состоялось другое распоряжение, по коему в поход на
значены были только юнкера первого класса 1, второму
приказано было остаться в школе, а чтобы пополнить
численность эскадрона, назначено было произвести
экзамены и допустить прием в школу не в урочное
время, то есть не в августе, как всегда было, а в генваре.
Я был в числе тех новичков, которые держали экзамен
и поступили в школу в генваре 1831 года.
Приемный экзамен, который мы держали для по
ступления в школу, производился в то время не тем
порядком, который соблюдается теперь, то есть экза
менующихся не вызывали для ответов поодиночке,
а несколько новичков в одно время распределялись
по учителям, для которых в разных углах конференц-
залы поставлены были столы и классные доски. Таким
образом, каждый экзаменовался отдельно, и учитель,
проэкзаменовав его, подходил к большому столу,
который стоял посередине конференц-залы, и заявлял
инспектору классов, сколько каждый экзаменующийся
заслуживал баллов. <...>
Приступая к описанию обычной, ежедневной жизни
юнкеров, я должен оговориться, что я имею в виду
154
представить отдельно два периода внутреннего устрой
ства школы. Первый период, с которого я начал свой
рассказ, охватывает то время, когда командиром
школы был Годейн, а эскадронным командиром Гудим-
Левкович. Это время известно под названием старой
школы, о которой все мы сохранили самую задушев
ную память и которая кончила свое существование
с назначением в 1831 году командиром школы Шлип-
пенбаха. Второй период, то есть время Шлиппенбаха,
будет заключать в себе тяжкую для нас годину, когда
строгости и крутые меры довели нашу школу до поло
жения кадетского корпуса. Мы вынесли всю тяжесть
преобразования или, иначе сказать, подтягивания
нас, так что мне остается только пожалеть, что я не могу
присоединить к моему рассказу третьего периода,
когда Шлиппенбах почил на своих лаврах, то есть
предался всецело карточной игре, и закваска старой
школы всплыла опять наверх. Я уже не застал ее
в школе. Считаю необходимым сделать и еще одну