М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников
Шрифт:
оговорку: учебную часть в школе я никак не мог под
вести под это распределение периодов, потому что
назначение Шлиппенбаха начальником школы, столь
тяжело отозвавшееся для нас во всем другом, не имело
никакого влияния на учебную часть. Шлиппенбах за
ходил в классы, собственно, для того, чтобы посмо
треть, смирно ли мы сидим и не высунулась ли у кого
из нас рубашка из-под куртки, а научная часть
не только не занимала
Он принадлежал к той школе людей, которые были
убеждены, что лицо, занимающееся науками, никогда
не может быть хорошим фронтовым офицером. <...>
По существовавшему тогда обыкновению входная
дверь в эскадрон на ночь запиралась и ключ от нее
приносился в дежурную комнату. Стало быть, внезап
ного ночного посещения эскадрона кем-либо из началь
ников нельзя было ожидать никоим образом, и юнкера,
пользуясь этим, долго засиживались ночью, одни
за вином, другие за чтением какого-нибудь романа,
но большею частью за картами. Это было любимое
занятие юнкеров, и, бывало, когда ляжешь спать,
из разных углов долго еще были слышны возгласы:
«Плие, угол, атанде». <...>
Нельзя не заметить, что школьные карточные сбо
рища имели весьма дурной характер в том отношении,
что игра велась не на наличные деньги, а на долговые
155
записки, уплата по которым считалась долгом чести,
и действительно, много юнкеров дорого поплатилось
за свою неопытность: случалось, что карточные долго
вые расчеты тянулись между юнкерами и по производ
стве их в офицеры. Для примера позволю себе сказать,
что Бибиков, тот самый юнкер, хорошо приготовлен
ный дома в науках, который ничему не учился в школе
и вышел первым по выпуску, проиграл одному юнкеру
десять тысяч рублей — сумму значительную по тому
времени. Нужно заметить при этом, что распроигрался
он так сильно не в самом эскадроне, а в школьном
лазарете, который был в верхнем этаже и имел одну
лестницу с эскадроном. Лазарет этот большей частью
был пустой, а если и случались в нем больные, то свой
ство известной болезни не мешало собираться в нем
юнкерам для ужинов и игры в карты. Доктор школы
Гасовский известен был за хорошего медика, но был
интересан и имел свои выгоды мирволить юнкерам.
Старший фельдшер школы Ушаков любил выпить,
и юнкера, зная его слабость, жили с ним дружно. Млад
ший фельдшер Кукушкин, который впоследствии сде
лался старшим, был замечательный плут. Расторопный,
ловкий и хитрый, он отводил заднюю комнату лазарета
для юнкеров, устраивал вечера с ужинами и карточной
игрой, следил за тем, чтобы юнкера не попались, и наду
вал их сколько мог. Не раз юнкера давали ему пота
совку, поплачивались за это деньгами и снова дру
жились. Понятно при этом, что юнкера избрали лазарет
местом своих сборищ, где и велась крупная игра. <...>
Я сказал уже перед сим несколько слов о курении,
но желал бы возвратиться к этому предмету, потому
что он составлял лучшее наслаждение юнкеров. Замечу,
что папиросок тогда не существовало, сигар юнкера
не курили, оставалась, значит, одна только трубка,
которая, в сущности, была в большом употреблении
во всех слоях общества. Мы щеголяли чубуками, кото
рые были из превосходного черешневого дерева, такой
длины, чтобы чубук мог уместиться в рукаве, а трубка
была в размере на троих, чтобы каждому пришлось
затянуться три раза. Затяжка делалась таким образом,
что куривший, не переводя дыхания, втягивал в себя
табачный дым, сколько доставало у него духу. Это оту
манивало обыкновенно самые крепкие натуры, чего,
в сущности, и желали. Юнкера составляли для курения
особые артели и по очереди несли обязанность хра-
156
нения трубок. Наша артель состояла из Шигорина кон
ной гвардии, Новикова тоже конной гвардии, Чернова
конно-пионера и, наконец, меня. Мое дело состояло
в том, чтобы стоять, когда закурят трубку, на часах
в дверях между двух кирасирских камер, смотреть
на дежурную комнату, а когда покажется начальник,
предупредить куривших словами «Николай Никола
евич». Лозунг этот был нами выбран потому, что вместе
с нами поступил юнкер Пантелеев, которого звали этим
именем и который до того был тих и робок, что никому
и в голову не могла прийти мысль, чтобы он решился
курить. Курение производилось большей частью в печке
кирасирской камеры, более других прикрытой от де
журного офицера. Когда вся артель выполнит свое
дело, я докуривал остальное, выколачивал трубку и от
носил ее в левом рукаве в свой шкапчик, где и закуты
вал в шинель, пропитавшуюся от того вместе с шкап-
чиком едким запахом табачного сока. Сколько я помню,
я долго исполнял должность хозяйки 2, пока сам