М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников
Шрифт:
всему взморью, а вдали пароходы оставляли далеко
за собой черную струю дыма. Я не мог оторваться
от этого зрелища. Хозяин мой, старый черноморец,
уселся тоже на завалинке.
— А что, х о з я и н , — спросил я, — много ли приехало
уже офицеров? И где собирается отряд?
— Нема, никого не бачив.
Расспрашивать далее было нечего; флегматическая
натура черноморца вся так и высказалась: его никогда
не интересуют чужие дела.
—
— А почему так? — спросил я.
— А бачь, птыця разыгралась, тай жабы заспивали.
Я взглянул вниз с отвесной горы на берег. Сотни
больших морских чаек с криком летали у берега; то са
дились на воду, качаясь на волнах, то снова подыма
лись с пронзительным криком и опять приседали
качаться. Солнце окунулось в море. Быстро начало
смеркаться; яркие отблески исчезли; вся даль потемне
ла, «зайчики», катившиеся до того к берегу друг за
другом, превратились в пенистые волны и, далеко забе
гая на берег, с шумом разбивались о камни. Задул
холодный ветер с моря; рыбачьи лодки спешили к при
стани; все стемнело вдруг. Послышались далекие
256
раскаты грома, и крупные капли дождя зашумели
в воздухе. Надо было убираться в хату. Долго не спа
лось мне под шум бушующего моря, а крупные капли
дождя стучали в дребезжащие окна. Буря бушевала
недолго; налетевший шквал пронесся вместе с дождем,
и все снова стихло. Мне послышалось где-то очень
близко заунывное пение матери, баюкавшей свое дитя,
и эта протяжная заунывная песня усыпила наконец
и меня. <...>
...Я почти весь день проводил в Тамани на излюблен
ной завалинке; обедал, читал, пил чай над берегом моря
в тени и прохладе. Однажды, возвращаясь домой, я из
дали заметил какие-то сидящие под окнами моими
фигуры: одна из них была женщина с ребенком на руках,
другая фигура стояла перед ней и что-то с жаром
рассказывала. Подойдя ближе, я поражен был красотой
моей неожиданной гостьи. Это была молодая татарка
лет девятнадцати с грудным татарчонком на руках.
Черты лица ее нисколько не походили на скуластый
тип татар, но скорей принадлежали к типу чистокров
ному европейскому. Правильный античный профиль,
большие голубые с черными ресницами глаза, роскош
ные, длинные косы спадали по плечам из-под бархат
ной шапочки; шелковый бешмет, стянутый поясом,
обрисовывал ее стройный стан, а маленькие ножки
в желтых мештах выглядывали из-под широких скла
док шальвар. Вообще вся она была изящна; прекрасное
лицо ее выражало затаенную грусть. Собеседник ее
был мальчик в сермяге, босой, без шапки. Он, каза
лось, был слеп, судя по бельмам на глазах. Все лицо его
выражало сметливость, лукавство и смелость. Несмотря
на бельма, ходил он бойко по утесистому берегу. Из
расспросов я узнал, что красавица эта — жена старого
крымского татарина, золотых дел мастера, который
торгует оружием, и что она живет по соседству в малень
ком сарае, на одном со мной дворе: самого же его
здесь нет, но что он часто приезжает. Покуда я расспра
шивал слепого мальчика, соседка тихо запела свою
заунывную песню, под звуки которой в бурную ночь,
по приезде моем, заснул я так сладко. Слепой мальчик
сделался моим переводчиком. Всякий раз, когда она
приходила посидеть под окном, он, видимо, следил
за ней. Муж красавицы, с которым я познакомился
впоследствии, купив у него прекрасную шашку и кин
жал, имел злое и лукавое лицо, говорил по-русски
9 Лермонтов в восп. совр.
257
неохотно, на вопросы отвечал уклончиво; он скорее
походил на контрабандиста, чем на серебряных дел
мастера. По всей вероятности, доставка пороха, свинца
и оружия береговым черкесам была его промыслом.
Сходство моего описания с поэтическим рассказом
о Тамани в «Герое нашего времени» М. Ю. Лермонтова
заставляет меня сделать оговорку: по всей вероятности,
мне суждено было жить в том же домике, где жил
и он; тот же слепой мальчик и загадочный татарин
послужили сюжетом к его повести. Мне даже помнится,
что когда я, возвратясь, рассказывал в кругу товарищей
о моем увлечении соседкою, то Лермонтов пером
начертил на клочке бумаги скалистый берег и домик,
о котором я вел речь 2.
А. И. АРНОЛЬДИ
ИЗ ЗАПИСОК
1. ЛЕРМОНТОВ В ЛЕЙБ-ГВАРДИИ ГРОДНЕНСКОМ ГУСАРСКОМ ПОЛКУ
Семнадцатого августа 1837 года, темным вечером,
после переправы на пароме чрез р. Волхов, на пере
кладной въехал я в 1-й Округ пахотных солдат Аракче
евского поселения 1, где расположен был тогда лейб-
гвардии Гродненский гусарский полк, принадлежавший
к составу 2-й гвардейской кавалерийской дивизии
и в котором я прослужил двадцать пять лет.