М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников
Шрифт:
щать его недостатки за прекрасные качества, преобла
давшие в его характере, он отталкивал, так как слишком
часто давал волю своему несколько колкому остроумию.
Впрочем, он мог быть кроток и нежен, как ребенок,
и вообще в его характере преобладало задумчивое, час
то грустное настроение.
Серьезная мысль была главною чертою его благо
родного лица, как и всех значительнейших его произве
дений, к которым его легкие, шутливые
относятся, как насмешливое выражение его тонко очер
ченных губ к его большим, полным думы глазам.
Многие из соотечественников Лермонтова разделили
его прометеевскую судьбу, но ни у одного страдания не
вырвали столь драгоценных слез, которые служили ему
облегчением при жизни, а по смерти обвили венком
славы его бледное чело.
Чтобы точнее определить значение Лермонтова
в русской и во всемирной литературе, следует прежде
всего заметить, что он выше всего там, где становится
наиболее народным. И что высшее проявление этой
народности (как «Песня о царе Иване Васильевиче»)
не требует ни малейшего комментария, чтобы быть
понятною для всех. Это тем замечательнее, что описы
ваемые в ней нравы и частности столь же чужды для
нерусских, как и выбранный поэтом стихотворный раз
мер стиха, сделавшийся известным в Германии только
по некоторым моим переводным опытам, а в России
имеющий почти то же значение, как у нас размер
«Песни о Нибелунгах».
Поэма Лермонтова, в которой сквозит поистине гоме
ровская верность, высокий дух и простота, произвела
сильнейшее впечатление во многих германских городах,
где ее читали публично. <...>
Лермонтов имеет то общее с великими писателями
всех времен, что творения его верно отражают его
время со всеми его дурными и хорошими особенностями
и всею его мудростью и глупостью и что они способ
ствовали искоренению этих дурных особенностей и
этой глупости.
369
Но наш поэт отличается от своих предшественников
и современников тем, что дал более широкий простор
в поэзии картинам природы, и в этом отношении он до
сих пор стоит на недосягаемой высоте. Своими изобра
жениями он решил трудную задачу — удовлетворить
в одно и то же время и естествоиспытателя, и любителя
прекрасного.
Рисует ли он перед нами исполинские горы многовер
шинного Кавказа, где наш взор то теряется в снежных
облаках, то тонет в безднах; или горный поток, то клу
бящийся по скале, на которой страшно стоять дикой
козе, то светло ниспадающий, «как согнутое стекло»,
в пропасть, где, сливаясь с новыми ручьями, снова воз
никает в мутном потоке; описывает ли он горные аулы
и леса Дагестана или испещренные цветами долины
Грузии; указывает ли на облака, бегущие по голубому,
бесконечному небу, или на коня, несущегося по синей,
бесконечной степи; воспевает ли он священную тишину
лесов или дикий шум б и т в ы , — он всегда и во всем оста
ется верен природе до малейших подробностей. Все эти
картины предстают нам в отчетливых красках и в то же
время от них веет какой-то таинственной поэтической
прелестью, как бы благоуханием и свежестью этих гор,
цветов, лугов и лесов 9. <...>
Два замечательнейших ученых новейшего времени
Александр Гумбольдт и Христиан Эрстед, первый в сво
ем «Космосе» (ч. II, стр. 1—103), второй в своем рас
суждении об отношении естествознания к поэзии
(в «Духе природы», ч. II, стр. 1—52), указывают, как на
настоятельное требование нашего времени, на более
обширное приложение в области изящного современ
ных открытий и исследований природы. <...>
Стоит прочесть целиком упомянутые сочинения, что
бы убедиться, что Лермонтов выполнил в своих стихо
творениях большую часть того, что эти великие ученые
признают потребностью нашего времени и чего так
живо желают.
Пусть назовут мне хоть одно из множества толстых
географических, исторических и других сочинений
о Кавказе, из которого можно бы живее и вернее позна
комиться с характеристическою природою этих гор и их
жителей, нежели из какой-нибудь кавказской поэмы
Лермонтова. <...>
Поэтический гений Пушкина, о котором до сего вре
мени появившиеся стихотворные переводы на немецкий
370
язык могут дать лишь слабое представление, выразился
в его зрелых произведениях с такою мощью и имел
столь народный характер, что молодые поэты не могли
не подчиниться его огромному влиянию, и оно было тем
сильнее, чем даровитее была натура поэта, как, напри
мер, у Лермонтова.
Лермонтов явился достойным последователем своего
великого предшественника; он сумел извлечь пользу для
себя и для своего народа из его богатого наследства, не
впадая в рабское подражание. Он выучился у Пушкина
простоте выражения и чувству меры; он подслушал