Мацзу
Шрифт:
Я дал Полю Фавро денег на первое время и сперва нанял на строительство шхуны. Он оказался хорошим плотником, хотя по фамилии (фавро — кузнец) должен владеть другой профессией. Затем предложил ему стать моим помощником.
— До прихода первого французского клипера мы должны обернуться. Если мои условия не понравятся, задерживать не буду, — сказал я.
Адру Переш был сыном бедной многодетной сестры Педро Косты. На родине у него не было никаких перспектив. Он поработал немного помощником резчика в каменоломне и чуть не погиб, после чего мать написала брату, попросила помочь. Тот договорился с португальским капитаном, чтобы перевез племянника в Макао. Предполагалось, что юноша будет помощником корабела и со временем подменит дядю, но морская романтика оказалась сильнее. За время плавания Адпу Переш захотел стать капитаном. Я решил помочь Педро
Вышли в рейс где-то за неделю до конца зимнего муссона. Груз был легкий, сидели не глубоко, поэтому под всеми парусами неслись со скоростью до двенадцати узлов. До Сингапура добрались за шесть с половиной дней. Там не было британских военных кораблей. Торговцы с лодок сказали, что фрегат и шлюп ушли в Малаккский пролив. Наверное, решили пиратов погонять. Наученный горьким опытом, зашел в Малаккский пролив рано утром, чтобы до темноты пройти острова, добраться до широкой части. Шли в полветра, но довольно резво. К счастью, пираты не рискнули напасть на нас. Может быть, не забыли, чем закончилось предыдущее нападение на такое же судно. Они не знали, что пушек у меня было всего три, причем две из них — китайские обычные вертлюжные трехфунтовки. На выходе из пролива нас подхватил попутный юго-западный ветер летнего муссона.
25
Калькутта сейчас — самый британский порт на берегах Индийском океана и, как по мне, самый загаженный. Впрочем, в Индии чисто только в горах. Не знаю, как здесь было до прихода колонизаторов (подозреваю, что не намного лучше), но такого количества плывущих по реке распухших трупов не встречал нигде. Во время отлива они перемещались вниз по течению, во время прилива — вверх. Ганг, точнее, один из его рукавов под названием Хугли, на котором располагался город, был бесплатным кладбищем для голодранцев. Возле некоторых богатых домов, построенных на прибережной улице Гарден (Садовая), стояли специальные люди с шестами и отталкивали плывущие тела, чтобы сплавлялись дальше, и отгоняли собак, которые вытаскивали покойников на сушу и жрали. Порой на трупе, как на бревне, сидели птицы, в том числе длинноногие аисты, и выклевывали лакомые части тела. Крокодилы были такими зажравшимися, что неторопливо переплывали от одного «блюда» к другому, выбирая, какое сильнее протухло и стало для них вкуснее.
Говорили, что это умершие от голода. Мне непонятно, как можно голодать в джунглях на берегу большой реки, где огромное количество всякой съедобной растительности и живности. Надо только немного напрячься и сорвать или поймать что-нибудь, а потом приготовить, если не любишь сырую рыбу, змей или лягушек. То ли брезговали, то ли религия запрещала убивать, то ли не желали что-либо делать, надеясь на чудо. Скорее третье, потому что часто, что сейчас, что в двадцать первом веке, встречал на улицах индийских городов группы изможденных людей, которые просили милостыню, не предпринимая больше никаких действий, чтобы добыть еду. У них сели батарейки с жизненной энергией, после чего стали не нужны природе.
Калькутта состоит из Белого города и Черного. Первый начинается от восьмиугольного каменного форта Уильяма, построенного Джон-компани. Аборигены однажды захватили его и извели весь гарнизон. Потом британцы отбили форт и перестроили, сильно укрепив. До недавнего времени оттуда правил генерал-губернатор Индии, а теперь там таможня. Возле форта большой парк с площадками для крикета. Дальше идут улица Чауринги, застроенная дворцами самых разных архитектурных стилей, возведенных под девизом «Попробуй выпедрись круче меня!». На некоторых отрезках мне казалось, что иду по старой части Санкт-Петербурга. Мощеные улицы были широкими, ровными и чистыми. Европейцы передвигались по ним в каретах или паланкинах, причем на украшение этих транспортных средств потрачено столько золота, что удивительно было, как эту тяжесть перемещают. Аборигены попадались редко, в основном слуги. Больше было аистов. Они типа священные птицы, потому что поедают всё, начиная от падали и заканчивая лягушками, змеями и крысами, которых здесь немеряно, особенно у реки. Дальше был Черный город, напоминавший огромный вонючий нарыв. Кривые грязные улицы петляли между домишками, построенными из чего угодно и населенными очень крепкими людьми, потому что выжить там было проблематично. Вместе с ними обитали полудикие собаки и кошки и полуручные обезьяны. По улицам бродили священные коровы, оставляя липкие вонючие лепешки. Над обоими городами по ночам властвовали комары, мошки и мотыльки. Их было столько, что свечу ставили в чашу с водой, которую время от времени меняли, потому что заполнялась утонувшими насекомыми. Иногда на городские улицы заглядывали в гости шакалы, гиены и даже тигры.
Таможенный офицер, довольно упитанный и бодрый малый, приплыл на четырехвесельной лодке сразу после того, как шхуна встала на якоря неподалеку от форта Уильяма. Узнав, что привезли товары Джон-компании, сказал, где находится их офис, и сразу убыл восвояси, даже отказавшись угоститься байцзю, хотя уже начались вечерние сумерки. Я еще подумал, что ему нельзя употреблять спиртное, потому что принимает антибиотики, а потом вспомнил, что еще даже слова такого нет. Таможенник взял только корреспонденцию от Чарльза Эллиота. Это была кожаная сумка со шнуровкой, скрепленной сургучной печатью. Меня предупредили, что вскрывать ее нельзя. Я, конечно, послушался. Внутри были личные письма сотрудников миссии родственникам в самых разных частях мира и отчеты агентов о Китае. Я порадовался за британскую разведку: в ней столько будущих корреспондентов желтых газетенок!
Собирался навестить офис Джон-компани утром, но представитель ее приперся сам рано утром, когда я завтракал. Это был худой тип лет двадцати четырех с лицом желтушника, причем бакенбарды были под цвет кожи, напомнивший мне его кантонского коллегу, хотя оказался не таким занудой. Наверное, малярия колбасит их обоих. Или сюда набирают только таких, чтобы никто им не завидовал. Он забрал грузовые документы, сказал, что разгрузка начнется послезавтра, потому что нашего прихода не ждали. Лодочники и грузчики были отпущены до начала высокого сезона. У меня появилась возможность прогуляться по городу до наступления полуденной жары, которая в этой болотистой местности переносилась даже хуже, чем в Тринадцати факториях. Решил, что первая прогулка будет и последней, что отныне на берег только по делам.
На следующее утро после завтрака я решил порыбачить. Ганг сейчас прямо таки переполнен рыбой, включая пресноводных акул, что не удивительно при таком количестве плывущих по нему трупов людей и животных. Я закидывал спиннинг с кормы шхуны поперек течению. Брало буквально сразу. Попадались судаки, щуки, изредка золотые махсиры, причем экземпляры весом в десятки килограмм, запросто рвавшие снасть. После первого порыва я выбрал самую маленькую блесну и успел натягать рыбы на обед всему экипажу, пока меня не отвлекли.
На двенадцативесельном баркасе прибыл пожилой пехотный сержант в белом льняном кителе и штанах, а на голове килмарнок — шерстяной берет, который солдаты по неизвестным мне причинам называют пирогом со свининой. Сзади у головного убора чехол из ткани, закрывавший затылок и шею от солнца, а сверху красный помпон. Видимо, цвет этого украшения должен отсылать к традиционным красным мундирам британских пехотинцев.
— Капитан, с тобой хочет увидеться Уильям Макнахтен, — сообщил он.
— А кто он такой? — первым делом поинтересовался я, хотя и так знал, потому что одно из писем Чарльза Элиота, самое длинное, на шести страницах, было адресовано этому чиновнику.
— Главный секретарь политического департамента, помощник генерал-губернатора Индии сэра Джорджа Идена, — доложил сержант.
— Таким людям не принято отказывать, — произнес я, отдал спиннинг слуге и пошел в каюту переодеваться, ведь больше никто так четко, как чиновник, не встречает по одежке.
Дом правительства, как называлась резиденция генерал-губернатора, был похож на дворец набоба, побывавшего в Риме. Снаружи часовые-сипаи с мушкетами «Смуглянка Бесс». Внутри серый мраморный пол, дорические колонны, покрытые штукатуркой из морских ракушек, вдоль стен бюсты римских императоров, статуи львов и сфинксов, причем у двух какой-то пуританин отбил сиськи, на стенах гербы и трофейное индийское и афганское оружие. Кабинет, в который меня проводил пожилой слуга-индус, был слишком большим, поэтому не покидало чувство, что я во временно опустевшем танцевальном зале. В дальнем конце его за огромным столом из красного дерева сидел хозяин — сорокаоднолетний мужчина с лицом счетовода. Наверное, такое впечатление складывалось из-за подслеповатых глаз. Он сидел на стуле с высокой спинкой и холеными пухлыми пальцами барабанил по столешнице, застеленной толстым черным бархатом. Слева от него стоял молодой человек с грустной мордой побитой собаки и что-то читал с листа бумаги, который держал двумя руками. Когда я зашел, чтец замолк и ожидающе посмотрел на своего начальника.