Мадемуазель Синяя Борода
Шрифт:
– Я тотчас поеду к соглядатаям, они разыщут его.
Но планы несколько изменились – из больницы прибежал мальчик и сказал, что доктор срочно требует к себе Агриппину Юрьевну. Та, собрав всю дворню, предупредила:
– Ежели в мое отсутствие Нина незаметно сбежит, всех накажу безжалостно. И после сошлю на тяжелые работы. В поле. А там – не в барском доме щи хлебать.
Вот теперь она со спокойной душой поехала в больницу, моля бога, чтоб Тришка не помер. Отнюдь, конюх Трифон пришел в себя, но по причине сильной слабости не говорил. Взгляд его был осмысленный, не как в прошлый раз, он явно узнал барыню, мышцы его лица судорожно задергались.
– Молчи, голубчик, молчи, – погладила его по груди Агриппина Юрьевна. –
Закончился февраль, потом март, а Павла-Поля соглядатаи не обнаружили, он как в воду канул. Ко всем несчастьям, Поль не был крепостным, так что обратиться за помощью в полицию, мол, отыщите беглого холопа, Агриппина Юрьевна не могла. Янину держали взаперти, разрешая посещать Владимира, который, как это ни странно, на поправку не шел. Случались с ним странные приступы, когда он веселился без меры и без причин, а то впадал в некий транс, не замечая вокруг ничего, или злился. После приступа приходил в себя, однако вскоре начинались другие приступы – он стонал, говорил, что боль выкручивает кости, и видно было – не врет. Доктор пускал ему кровь, выпячивал губу, считая пульс, получал вознаграждение и только-то. А Владимира будто изнутри точило нечто, истощало, он ослабевал духом и телом. Вскоре и узнать его стало трудно. Во всяком случае, друзья, не подверженные предрассудкам и приезжавшие изредка навестить его, беспокоились, настоятельно советовали Агриппине Юрьевне отвезти сына за границу на лечение. И она была согласна с ними, да вот беда: деньги где взять? Богатая помещица превратилась в нищенку!
Она сделала ревизию в бумагах сына, а там сплошная неразбериха. Через месяц выяснила, что сын – злостный должник, свои имения распродал, а куда деньги делись – неизвестно. Агриппина Юрьевна получала все больше подтверждений, что во внезапных бедах ее и сына виновен Павел. Он-то и мог дать разъяснения, вернуть деньги, покой, но… где его искать? Брат из Неаполя написал, что рад будет видеть сестру с детьми у себя, а также оказать помощь в лечении Владимира. Помещица не торопилась ехать к брату, она еще надеялась отвоевать свои земли.
Один Трифон шел на поправку физически, зато умом отставал сильно. Он не говорил, хотя казалось, все-все понимал. Агриппина Юрьевна пыталась узнать у него, кто садился на лошадь барина, но Тришка не то пугался чего-то, не то не мог вспомнить, кто такой барин. В общем, помещица так ничего и не добилась. Доктор из больницы обнадеживал: надо ждать. С трудом, но Агриппина Юрьевна ждала, сама не зная чего.
Однажды, когда она, навестив Наташу, вернулась из Москвы, случилось то, о чем давно подозревала, что будет именно так, только не имела повода ужесточить меры, посему прозевала. Накануне приезда Агриппины Юрьевны вместе с ключницей Улитой сбежала Янина. Объяснение Агриппина Юрьевна нашла быстро – холопка страшилась наказания, когда придется рассказать о своем беспутном поведении хозяину. А хозяин окончательно раскис, огорченный побегом любовницы, жить не хотел, ничего не ел, хотя и так на ладан дышал. Его подавленность явилась последней каплей, переполнившей Агриппину Юрьевну.
– Ты мужчина! Отец! – отчитывала она сына, который лежал на диване, закрыв лицо рукавом халата. – Как же ты можешь так распускаться?! Из-за холопки!
– Вы не поймете меня, – чуть слышно сказал он. – Нина… она как светоч. В том пламени сгореть мечталось. Если б вы знали, как она умеет любить…
– И это ты говоришь матери? – задохнулась она от негодования. – Совсем совести лишился. Девка твоя Нина! Да как ты мог променять Лизаньку на эту… потаскуху?!
– Не смейте так говорить о ней! – Силы на исходе, а вскочил Владимир, как вполне здоровый. – Нина вернется. Она обязательно вернется. А вы-то сами, матушка! Ваша совесть чиста? Кем вам Иона приходится? Всю жизнь
Агриппина Юрьевна хоть и щедра была на пощечины, а раздавала их исключительно за заслуги. Врезала и сыну от всей души. Несправедливое оскорбление едва не убило ее, но Иона прав: она сильна. Сильна настолько, что и любовь к сыну задавить способна. Источенный болезнью, он упал на диван, а она встала напротив, потемнев лицом:
– Видно, конец света близок, раз сын матери такое говорит, и не отсыхает его язык при том. Ну, раз уж зашел столь откровенный разговор меж нами, то слушай. Да, я любила Иону. Собственного холопа любила, как никто. Он был молод, умен и красив. Росли мы вместе, а муж мой покойный в отцы мне годился, был ленив и как дитя неразумен. Вот кто стал мне опорой в жизни и помощником – Иона. Но ни он, ни мой муж – твой отец – никто не догадывался. Да, я облегчила участь Ионы, перевела в управляющие, так ведь он заслужил мою благосклонность! И вернее его человека я не знаю. А знаешь почему? Он тоже любил меня. Никогда мне этого не говорил, а я знала. По глазам его видела, по делам понимала. И меж нами ничего постыдного не было, потому что выше всего я ставила свою честь и честь твоего отца, к которому никогда, могу это прямо тебе сказать, никогда не питала других чувств, кроме как долга. Коль считаешь, что мать твоя преступление совершила, то что же ты сделал, когда жену законную заточил в деревню, а в дом привел девку? Эвон куда зашел! А чтоб себя оправдать, всех без разбору обливаешь грязью? Запомни: Наташка сестра тебе родная, а за мысли твои грязные бог тебя накажет. Впрочем, уже наказал. Яниной!
Она хотела уйти. Вообще уйти из этого дома. Но сын вдруг одумался:
– Простите, матушка, то не я был, то дьявол моими устами говорил. Не хотел я вас обидеть, самому стыдно…
– Дьявола твоего Яниной зовут. Что ж, как мать, прощаю. Не желаю тяжести сердцу и душе твоим. Ты хоть знаешь, как кличут тебя люди?
– Люди, люди… – пробормотал он, не смея поднять на мать глаз. – Им бы только клевать тех, кто не по их законам живет. Если б их уважение могло заменить мне Нину… А без нее и день не день, и ночь не ночь. Ну, и как же они меня кличут?
– Повода не надо давать, вот и не клевали б. А кличут тебя – граф Синяя Борода. И получил ты звание это за жестокость. Думаю, преступив заповеди божьи, что-то разрушил и внутри себя, оттого остался в одиночестве и со славой постыдной.
– Я? Синяя Борода? – поднял Владимир глаза на мать, а в них стояла растерянность. Но он нашел в себе силы усмехнуться: – За что же меня так унизили?
– За Лизу. За Ники. За кузнеца, который сказал матери Лизы, кто убил ее дочь. О тебе говорят много такого, что мои уши слышать не в силах.
– Сплетни! – вознегодовал Владимир, но, очевидно, ему стало нехорошо, он покрылся каплями пота. – А все мать Лизы, злой язык у нее.
– Но кузнеца-то ты забил до смерти?
– До смерти? – удивился он. – Разумеется, я побил его кнутом. Посудите сами, привезла его мать Лизы, и они утверждали, будто я убил жену…
– Не ты. Павел ездил в имение на твоей лошади.
– Что вы, матушка, Поль со мной был неотлучно, когда с Лизой беда стряслась. И лошадь мою взять никто не смел.
– А подкову лошадь потеряла?
– Подкову потеряла, я велел новую поставить…
– Подкову, Володя, в руках Лизаньки нашли. Потому-то и решили, что ты приезжал к ней. А где твой конюх Тришка?
– Сбежал, мерзавец. – Владимиру становилось все хуже, он вытирал взмокший лоб и шею, сплевывал слюну в платок. – Подкову нашли у Лизы? Быть этого не может!
– Подкову кузнец мне отдал. Обещал, правда, держать язык за зубами, да, видать, кто-то еще знал про подкову, кузнеца привлекли к ответу, вот он и признался. Ну, а то, что твои кредиторы вскоре дом твой с молотка пустят, это как?