Мадемуазель Виктория

Коротков Юрий Марксович

Посетители расступаются, пропуская Вику с папой. Вика гордо вышагивает, прижимая к груди тяжелую хрустальную ладью. Она слышит, как сзади почтительно шепчут:

– - Руси... Русский снайпер...

Папа откидывает со лба потные волосы.

– - Ну, не ожидал даже. Да... А это что?

Над прилавком свисает пук разноцветных перепутанных нитей. На прилавке -- жестяные баночки кока-колы и пива, пистолеты-зажигалки и всякая пластмассовая всячина.

– - Как бы это нам с тобой кока-колу вытащить?
– - размышляет папа.
– Ну-ка, Заяц, попробуй вот эту ниточку. Или нет, наверное, эту... А-а, тяни любую!

Вика дергает голубую нитку, и над прилавком подскакивает все та же вазочка с лебедями. Хозяин аттракциона с улыбкой протягивает ее Вике.

– - Девятая, -- в отчаянии говорит папа.
– - Это уже слишком! Рядом молодой светловолосый европеец получает баночку

кока-колы и разочарованно вертит ее в руках.

– - Мистер, чейндж, -- предлагает Вика, протягивая ему злополучных лебедей.

"Чейндж" -- такое же международное слово, как "Зу". "Чейндж" -- значит "обмен".

– - Сенк ю, -- тотчас соглашается тот, и призы переходят из рук в руки.

У европейца симпатичное и будто бы даже знакомое лицо. Он улыбается, улыбается и Вика.

– - Полиш?
– - спрашивает она.

– - Но, -- светловолосый европеец указывает пальцем в грудь, -- рашен.

Вика чуть не роняет хрустальную ладью на асфальт.

– - Папа! Пап! Скорее! Сюда!

Услышав русскую речь, "европеец" распахивает глаза.

– - Наши!
– - кричит он.
– - Наши!

Бежит папа. Бегут к "европейцу" мужчины и женщины.

– - Откуда?

– - Туристы. Из Хабаровска.

– - Из Анадыря.

– - Из Владивостока.

Папа торопливо жмет руки всем сразу.

– - Давно?

– - Две недели.

– - Скоро?

– - Через три дня.

– - Ну... как там?

А как сказать -- как там, на Родине? Как найти несколько слов, чтобы сказать самое главное, самое что ни на есть важное? Как уместить Родину в несколько слов? Говори хоть три часа, и все будет мало, останется еще что-то, что-то очень необходимое, о чем нельзя не сказать...

– - Снег у нас.

– - Реки тронулись.

– - Дожди в Москве.

– - В автобус! В автобус!
– - торопит арабчанка-переводчица. И снова папа жмет руки:

– - Привет там передавайте!

Кому привет? И серому апрельскому снегу, и набухшим подо льдом рекам, и дождливому московскому небу...

Папа и Вика смотрят вслед отъезжающему автобусу.

– - Вот так...
– - говорит папа.
– - Встретились, поговорили... Между прочим, от Москвы до Владивостока вдвое дальше, чем до Каира...

Через три дня дальневосточники сойдут с трапа на бетонное поле Шереметьева. Экспресс помчит их в Москву, и за окном потянутся невесомые березовые рощицы, и поля, и деревеньки, низко нахлобучившие разноцветные крыши.

Вика всхлипывает.

– - Ну, вот еще, -- растерянно говорит папа.
– - В такой счастливый день...

– - Домой хочу-у! В Москву-у!! И в Марфино... Чтобы галстук носить. Чтобы дождь был...

– - Целый год молодцом держалась -- и на тебе... Мы же не туристы, Заяц. У нас с тобой работа.
– - Папа сам расстроен неожиданной встречей.
– - Поехали к маме...

Они идут к автобусу, держа в руках безрадостные призы "Луна-парка".

ПИР ГОРОЙ

Солнце падает за небоскребы Эль-Гузы. В Египте нет вечера, только день и ночь.

Солнце катится по верхушкам эвкалиптов -- это еще день. Солнце валится за горизонт -- это уже ночь. В черном небе вспыхивают звезды и рекламы: разноцветные закорючки, точки, петли. Так малыши рисуют море.

А может, неспроста арабские буквы похожи на волны? Вода для арабов -это жизнь. И человеческую речь здесь услышишь только у колодцев, у Нила, у моря...

Иностранцы плотно запахивают пиджаки, арабы кутаются в шерстяные шарфы -- прохладно.

В Египте вместо зимы и лета -- ночь и день. И зимним днем можно испечься заживо, и летней ночью замерзнуть насмерть. В этом Вика сама убедилась, когда на обратном пути с Красного моря посреди пустыни сломался автобус.

Пока солнце лежало на барханах, ребята сидели в автобусе полумертвые от жары, а едва наступила ночь -- стали кутаться в пыльные половички. Потом взрослые побросали половички в песок, выломали сиденья, облили бензином и подожгли. Так и грелись у костра, пока не завелся мотор.

А расскажи кому-нибудь в Москве, что замерзал в африканской пустыне, -засмеют. Скажут, что замерзнуть в Африке -- все равно что рыбе в воде утонуть...

В Замалеке темно. Дома большие, многоэтажные, а горят всего несколько окон: в каждом доме одна семья. То ли дело ночная Москва! Такой узор разноцветных окон, и за каждым жизнь, люди...

Аза и Леми уже спят. Бавваб Али метет мраморные дорожки, Джон стрижет траву на игровой площадке.

– - Бхатрак, Али, бхатрак, Джон! До свидания!

– - Бхатрак, мадемуазель Вика.

У таиландского посольства все тот же полицейский жует длинную сигару. Из русской колонии доносится Настькин рев: ее укладывают спать. Так и живет колония: вместо побудки кри- чит муэдзин с минарета, а вместо отбоя -реактивный Насть-кин рев.

У подъезда одиноко сидит Светка, стукает о землю теннисным мячом. Вика останавливается рядом. Светка будто и не замечает ее -- роняет мяч на землю и ловит.

– - Ты чего сидишь?

– - Хочу и сижу. У тебя не спросила.
– - Голос у Светки сиплый, зареванный.

– - Здорово сегодня было, правда?
– - говорит Вика.

– - Кривда. Ничего здорового.

Вика молчит. Светка стукает мячиком.

– - И вообще мама сказала, чтобы я с тобой больше не разговаривала. И что так подруги не поступают.

– - Почему?! Я же правду сказала. А потом еще и соврала из-за тебя!

– - Честная какая нашлась! А ты видела, как на меня все смотрели? И Сашка, и Геленжевские...