Мадемуазель Виктория
Шрифт:
Посетители расступаются, пропуская Вику с папой. Вика гордо вышагивает, прижимая к груди тяжелую хрустальную ладью. Она слышит, как сзади почтительно шепчут:
– - Руси... Русский снайпер...
Папа откидывает со лба потные волосы.
– - Ну, не ожидал даже. Да... А это что?
Над прилавком свисает пук разноцветных перепутанных нитей. На прилавке -- жестяные баночки кока-колы и пива, пистолеты-зажигалки и всякая пластмассовая всячина.
– - Как бы это нам с тобой кока-колу вытащить?
– - размышляет папа.
–
Вика дергает голубую нитку, и над прилавком подскакивает все та же вазочка с лебедями. Хозяин аттракциона с улыбкой протягивает ее Вике.
– - Девятая, -- в отчаянии говорит папа.
– - Это уже слишком! Рядом молодой светловолосый европеец получает баночку
кока-колы и разочарованно вертит ее в руках.
– - Мистер, чейндж, -- предлагает Вика, протягивая ему злополучных лебедей.
"Чейндж" -- такое же международное слово, как "Зу". "Чейндж" -- значит "обмен".
– - Сенк ю, -- тотчас соглашается тот, и призы переходят из рук в руки.
У европейца симпатичное и будто бы даже знакомое лицо. Он улыбается, улыбается и Вика.
– - Полиш?
– - спрашивает она.
– - Но, -- светловолосый европеец указывает пальцем в грудь, -- рашен.
Вика чуть не роняет хрустальную ладью на асфальт.
– - Папа! Пап! Скорее! Сюда!
Услышав русскую речь, "европеец" распахивает глаза.
– - Наши!
– - кричит он.
– - Наши!
Бежит папа. Бегут к "европейцу" мужчины и женщины.
– - Откуда?
– - Туристы. Из Хабаровска.
– - Из Анадыря.
– - Из Владивостока.
Папа торопливо жмет руки всем сразу.
– - Давно?
– - Две недели.
– - Скоро?
– - Через три дня.
– - Ну... как там?
А как сказать -- как там, на Родине? Как найти несколько слов, чтобы сказать самое главное, самое что ни на есть важное? Как уместить Родину в несколько слов? Говори хоть три часа, и все будет мало, останется еще что-то, что-то очень необходимое, о чем нельзя не сказать...
– - Снег у нас.
– - Реки тронулись.
– - Дожди в Москве.
– - В автобус! В автобус!
– - торопит арабчанка-переводчица. И снова папа жмет руки:
– - Привет там передавайте!
Кому привет? И серому апрельскому снегу, и набухшим подо льдом рекам, и дождливому московскому небу...
Папа и Вика смотрят вслед отъезжающему автобусу.
– - Вот так...
– - говорит папа.
– - Встретились, поговорили... Между прочим, от Москвы до Владивостока вдвое дальше, чем до Каира...
Через три дня дальневосточники сойдут с трапа на бетонное поле Шереметьева. Экспресс помчит их в Москву, и за окном потянутся невесомые березовые рощицы, и поля, и деревеньки, низко нахлобучившие разноцветные крыши.
Вика всхлипывает.
– - Ну, вот еще, -- растерянно говорит папа.
– - В такой счастливый день...
– - Домой хочу-у! В Москву-у!! И в Марфино...
– - Целый год молодцом держалась -- и на тебе... Мы же не туристы, Заяц. У нас с тобой работа.
– - Папа сам расстроен неожиданной встречей.
– - Поехали к маме...
Они идут к автобусу, держа в руках безрадостные призы "Луна-парка".
ПИР ГОРОЙ
Солнце падает за небоскребы Эль-Гузы. В Египте нет вечера, только день и ночь.
Солнце катится по верхушкам эвкалиптов -- это еще день. Солнце валится за горизонт -- это уже ночь. В черном небе вспыхивают звезды и рекламы: разноцветные закорючки, точки, петли. Так малыши рисуют море.
А может, неспроста арабские буквы похожи на волны? Вода для арабов -это жизнь. И человеческую речь здесь услышишь только у колодцев, у Нила, у моря...
Иностранцы плотно запахивают пиджаки, арабы кутаются в шерстяные шарфы -- прохладно.
В Египте вместо зимы и лета -- ночь и день. И зимним днем можно испечься заживо, и летней ночью замерзнуть насмерть. В этом Вика сама убедилась, когда на обратном пути с Красного моря посреди пустыни сломался автобус.
Пока солнце лежало на барханах, ребята сидели в автобусе полумертвые от жары, а едва наступила ночь -- стали кутаться в пыльные половички. Потом взрослые побросали половички в песок, выломали сиденья, облили бензином и подожгли. Так и грелись у костра, пока не завелся мотор.
А расскажи кому-нибудь в Москве, что замерзал в африканской пустыне, -засмеют. Скажут, что замерзнуть в Африке -- все равно что рыбе в воде утонуть...
В Замалеке темно. Дома большие, многоэтажные, а горят всего несколько окон: в каждом доме одна семья. То ли дело ночная Москва! Такой узор разноцветных окон, и за каждым жизнь, люди...
Аза и Леми уже спят. Бавваб Али метет мраморные дорожки, Джон стрижет траву на игровой площадке.
– - Бхатрак, Али, бхатрак, Джон! До свидания!
– - Бхатрак, мадемуазель Вика.
У таиландского посольства все тот же полицейский жует длинную сигару. Из русской колонии доносится Настькин рев: ее укладывают спать. Так и живет колония: вместо побудки кри- чит муэдзин с минарета, а вместо отбоя -реактивный Насть-кин рев.
У подъезда одиноко сидит Светка, стукает о землю теннисным мячом. Вика останавливается рядом. Светка будто и не замечает ее -- роняет мяч на землю и ловит.
– - Ты чего сидишь?
– - Хочу и сижу. У тебя не спросила.
– - Голос у Светки сиплый, зареванный.
– - Здорово сегодня было, правда?
– - говорит Вика.
– - Кривда. Ничего здорового.
Вика молчит. Светка стукает мячиком.
– - И вообще мама сказала, чтобы я с тобой больше не разговаривала. И что так подруги не поступают.
– - Почему?! Я же правду сказала. А потом еще и соврала из-за тебя!
– - Честная какая нашлась! А ты видела, как на меня все смотрели? И Сашка, и Геленжевские...