Мадьярские новеллы
Шрифт:
— Что такое?! — запальчиво воскликнул учитель.
— Мерзавец! — пробормотал кузнец и отвернулся.
Учитель, который вышел в баре из мужиков, так и вскипел, в нем разыгралась барская спесь.
— Вы, сударь, лучше прикусите язык, не то я вышвырну вас.
— Кого вышвырнете? — глаза старика загорелись за пепельно-серыми ресницами.
— Вас, пьяную свинью!
— Сам ты свинья, сукин сын! Пьяница! — но кузнец тут же овладел собой. — Каждое слово мне глотку жжет, но я назову твое имя, все скажу как надо, по-мадьярски.
Учитель побледнел, задрожал, судорожно засунул руку в карман.
— Выдать дочку за такого человека? Тьфу! Да на тебя и плевка жалко, сопляк!
— Ха-ха! — захохотал вдруг учитель, но лицо у него оставалось неподвижным. — Хочешь людям показать, как надо дочек выдавать замуж. Пусть, мол, с девкой поиграют, а как беда случится, мы поднажмем... Так, что ли? Поганый мужик!
— Это твой отец мужик! — завопил кузнец, ударяя кулаком себя в грудь. — Мой был дворянином!
И он угрожающе двинулся вперед.
Учитель сунул руку в карман и выхватил револьвер. Наставил на старика.
— Ни шагу, а то убью! — крикнул он пронзительно.
— Что, револьвер наставлять на меня?! — взревел старик. Глаза его налились кровью, и очертя голову он ринулся на учителя, прямо на револьвер.
Раздался выстрел.
Пуля вонзилась в стену, а учитель упал навзничь, сраженный ударом кулака.
Он был мертв.
Мужики сидели на лавке, на стульях, на кровати, прямо в шубах и сермягах. Ни один из них не шевельнулся. Пораженные, испуганные, смотрели они на то, что произошло.
С улицы донесся колокольный звон.
Кузнец смотрел вокруг безумными глазами, не понимая, что случилось.
Наконец заговорил церковный староста:
— Да, господин Мукич, слово свое вы сказали, истинно по-мадьярски.
Все поднялись. Арон Вак сказал:
— Бога вы не боитесь, господин Мукич, ведь теперь сгноят вас на соломе, в каталажке сгноят, и поделом! Конца службы церковной не могли дождаться.
Буркнул и третий мужик:
— Да, господин мастер, не так бы это надо. Теперь затаскают нас по судам как свидетелей; чумы на вас нет...
1909.
Стычка
Михай пристально следил за неводом. Белокурые волны Тиссы так и загоняли в него рыбу; сеть разом оживилась, и Михай вытаскивал из нее великолепных жирных сазанов. Такое было изобилье, что мелочь он кидал обратно в воду — пусть подрастает. Попалось в плен и несколько сомов, степенно топыривших свои большие усы. Под конец обнаружилась и стерлядь, красивая, стройная стерлядь с серебряной спинкой.
— Боже милостивый, что за уха выйдет! — воскликнул Михай и подумал о своей женушке, которой был премного доволен (конечно, за месяц жену не распознаешь), и только с одним никак не мог примириться: не любит она рыбы. Как можно не любить рыбу! На Тиссахате есть два священных блюда: пшеничная каша, которую едят во время жатвы, и уха. Оба эти блюда — божья благодать; когда они стоят на столе, так и знай, перед тобой семя земли и дар воды. Но только умей их приготовить! А не умеешь — лучше не берись, иначе это будет святотатство.
Михай сложил рыбу в кошелку, подгреб к берегу, привязал лодку к свае водяной мельницы и крикнул мельнику:
— Дай тебе бог, дядя Гергё! Спасибо за одолжение.
— Хоть толк-то был? — крикнул мельник в окно.
— Да поймал несколько никудышных уклеек, линей и еще всякую мелочь, — закричал Михай в ответ.
Зачем знать рыбачьему старосте, какой большой выдался улов по его милости? Он и без того на всех зубы точит. Но, черт побери, он сам что ли Тиссу сотворил, никто не смей в ней даже головастика выловить!
Михай весело трусил домой с набитой до отказа парусиновой кошелкой, а дома снял со стены деревянное корытце и высыпал в него рыбу.
— Ну, голубка, — сказал он жене, состроившей кислую рожицу. — Свари-ка ушицы! Добрая выйдет уха!
Бабонька отвернулась, покрутила носиком. Выкинуть бы это корытце вместе с мужем! Но молодая еще не больно-то смеет перечить хозяину, не знает еще, какой у него нрав. Тем более Михай не из их деревни, из другой. У них на масленицу свадьбу играли, пришли и соседние парни из Корода, и Михай с ними. Тогда они и познакомились и влюбились друг в друга. А во время копки да жатвы повстречались в поле, играли-играли — и до свадьбы доигрались. Только родители невесты поставили условием, чтобы Михай переселился к ним в деревню. Он был не прочь. Дома у него тесно, семья велика, а здесь им с женой выделили домик, потому что и у тестя с тещей в хате тоже не было места.
Получилось, что Михай переехал к жене вроде как гостем. Не было у него ничего, одежду и ту ему не отдали, оставили для младших братьев. Пришел в чем был да принес с собой новую сермягу. Молодице в первую же неделю пришлось кое-что пошить для мужа, когда она захотела переменить ему исподнее. А свекровь велела ей так передать; пусть, мол, шьет, ей все равно больше делать нечего, а у нее, у свекрови, растут еще четверо парней, и она не может транжирить добро. Хватит и того, что дали за сыном телегу да двух волов и теперь мучаются без них.
Вышла из этого большая обида; но и она улеглась. Молодица недолго ворчала. Увидела, что муж добрый и сговорчивый — должно быть, и дома была над ним крепкая бабья рука. Но все же приходилось пока кое в чем потакать ему, например не мешать ходить на рыбалку, раз уж он так охоч до рыбки.
Пока жена варила обед, Михай нашел себе дело на задах, возле сарайчика. Солнце клонилось к закату; мужик, когда голоден, перекусит что-нибудь и ждет, пока обед будет готов. Только у господ урчит брюхо в определенный час.