Мадьярские новеллы
Шрифт:
— Я пришел передать вам кое-что.
— Ладно.
Мужик молчал. Только в глазах его полыхало неукротимое пламя: казалось, оно выпускает когти, хлопает крыльями.
Старого дворянина, бывшего мелкого феодала, бывшего судью, испортившего на своем веку тысячу девушек и запечатлевшего свои победы в завещании, которое хранилось в капитуле, все больше брало нетерпение. Он вдруг крикнул хриплым, осипшим голосом:
— Ну, выкладывай, чего тебе!
Мужик по-прежнему молчал.
— Чего тебе надо?
— Пришел вам передать кое-что.
— Это я уже
— От матери.
Старик взглянул на него. Из-под красных век блеснул острый колючий взгляд черных глаз.
— Ну и что ж?
— Мать велела сказать, чтобы вы, господин Пал Генчи, передали мне, Дюри Варга, в аренду Тёсег.
— Вот как? Гм... — И старый барин несколько раз примял черным указательным пальцем горячий пепел в трубке. — Что ж, кланяйся матери, сынок, да только поздно догадалась она мне это передать. Жаль, не сказал ты ей то, что я говорил тебе вчера. Тёсег я уже пообещал Шаму, Шаму Шварцу.
— Ну нет! — взревел мужик и стукнул изо всех сил кулаком по столу. Толстая дубовая доска треснула по всей длине. — Вы, барин, матери моей тоже кой-что пообещали и не сдержали слово. Вот и это слово также не придется вам сдержать!
Старый гайдук испуганно приоткрыл дверь. Седовласый помещик махнул рукой, — нет, мол, в нем нужды.
Сам он спокойно сидел в кресле. Ни один мускул не дрогнул у него на лице.
— Что это я пообещал твоей матери? — спросил он глумливо и строго.
— Узорчатый шелковый платок! — прохрипел мужик.
Старик задумался.
— И не отдал?
— Никто не видел, чтобы мать его носила.
Старик разгладил усы и задумался: то мигал глазами, то супил брови и наконец заговорил:
— Раз она ничего не получила, разумеется, следует ее уважить.
Он взглянул на мужика и отрывисто спросил:
— Дашь столько же, сколько Шварц дает?
Под ногами у Варги земля ходуном заходила. Хотелось все, что было под руками, швырнуть в лицо старому негодяю... Но потом в нем заговорила, взяла верх материнская, мужицкая кровь.
— Так что же? — крикнул старый деспот.
Варга потупился, лицо у него побагровело от прилива крови.
— Коли он дает... так почему мне не дать?
— Тогда ладно. Ступай к приказчику.
Старик потянулся за трубкой и больше не взглянул на мужика. А мужик повернулся и, пошатываясь, неверными шагами вышел за дверь.
1909.
Инвалид
Мы стояли посреди хутора.
Кругом раскинулась бескрайняя степь. Земля стлалась так плоско и ровно, что вокруг нас, казалось, вилась только узенькая полоска, а над нами широким кругом раскинулось ярко-синее, прекрасное небо; огромные белые облака свисали с него, словно стяги счастья, словно шелковые покрывала фей; казалось, вот-вот они упадут нам на голову.
Но мой друг не замечал неба, он строго и сурово оглядывал землю. Было на что посмотреть: вся земля вокруг — тысяча хольдов — принадлежала ему.
— Трудно, очень трудно по нынешним временам обработать тысячу хольдов, — сказал он. — Цены на наш товар волочатся по земле, как зад у лягушки, а на промышленные товары вскочили до самых облаков. Вот взял я кредит, обязался вернуть из выручки с пшеницы. Однако пшеница стоит сейчас не тридцать шесть, а шесть пенгё, а расходы на нее прежние.
Он потыкал палкой землю, которая тоже была прежней, ибо рожала так же, как в те годы, когда пшеница стоила тридцать шесть пенгё.
— Но вся беда от этих негодяев. То и дело бастуют. Прибавь да прибавь им поденную плату. Им и дела нет, что у меня доходы упали.
Он погрузился в свои размышления и уныло покачал головой. Потом вдруг заговорил:
— Зимой я им задал, подкузьмил этих мерзавцев. Зимой в усадьбе у меня три с половиной человека переделали все дела.
— Как так?
— Да так. Великолепно... Осенью запахали землю, посеяли пшеницу, рожь... А остальное в руках божьих. Лишнюю скотину я продал... Корму было мало, а я еще не сошел с ума, не стану кормить скот покупным сеном. С весны скотина дешевле, чем была осенью, вот я и куплю, сколько мне надо. Выбирай любую, да лучшую. А зимой и троих работников хватало, чтоб ходить за скотиной и чистить конюшни.
Я взглянул на него с недоумением. Стало быть, этой зимой тысяча хольдов кормили всего только троих людей!
— А что это за полчеловека, о котором ты сказал давеча?
— А... — улыбнулся мой друг. — Это инвалид... Есть у меня один инвалид... В прежние времена он у меня батрачил еще ребенком... А как провели эту самую земельную реформу, мы, хозяева, могли спасти свою землю только тем, что заключали бессрочный договор с каким-нибудь инвалидом. Кто брал к себе инвалида, тому оставляли столько земли, чтоб доход от нее мог прокормить одну семью. Вот я и приютил инвалида — и тем самым спас шестьдесят хольдов... Да и ему повезло, теперь жизнь несчастного калеки обеспечена... У него была одна нога, и он был стопроцентный.
Шестьдесят хольдов за одного инвалида! Недурная сделка.
Мы проходили мимо громадного хлева для волов, мне бросился в глаза какой-то странный домишко. Это была глинобитная мазанка; даже крыша ее снаружи была обмазана глиной. Я подумал, что это погреб для хранения картошки, моркови или пшеницы. Но на крыше торчала и даже дымилась труба.
— Что это такое? — спросил я.
— Здесь инвалид живет, — ответил хозяин. — Инвалид.
— Можно мне к нему заглянуть?
— Пожалуйста.
В лачужку вела крохотная дверца, такая низкая, что войти можно было только согнувшись. Внутри оказалось два крохотных помещеньица, малюсенькая прихожая и кухонька, большую часть которой занимал очаг и ушат с помоями.
Справа, через маленькую дверцу, можно было пройти в комнатку, из которой как раз выходила румяная, веселая баба.
— Добрый день, сударь, — весело поздоровалась она.
— Добрый день, — ответил я, — не разрешите ли посмотреть ваш дом?
— Пожалуйста, пожалуйста. Домик хороший, — и она посторонилась, чтобы мы могли пролезть.