Магистериум морум
Шрифт:
Силы ему было не занимать. Сапоги с жалобным треском покинули слегка одеревеневшие ноги, явив миру толстые вязаные носки. Ахарор мёрз даже летом, что было довольно забавно для его высокого магического титула.
Фурия визгливо захохотала. Но демон и головы не повернул: отбросил сапоги, взялся за штанины.
— Натуральный мародёр, — съязвила фурия. — Помню, и такие бродили здесь…
Она задумалась. Время для бессмертных было весьма сложной материей. И если в Верхнем Аду счёт вели по правителям, то в нижнем — оно горело себе огнём и никого не трогало. Разве
Фурия прекрасно помнила, «где» она видела мародёров. На изгибе предгорной речки, не так уж и далеко от этого города. Она видела это место, если обращалась к глубине своего сознания. Но — «когда»?.. Да какая разница?!
— И что ты планируешь делать в Серединном мире, Алекто? — спросил Борн, вертя в руках наборный узорчатый пояс с кинжалом, снятый со старого мага.
Кинжал ему нравился даже больше пояса, так блестящ и гладок он был изнутри и снаружи. Демон наслаждался температурами, которые согнали так близко частички стали, её плотностью, вязкостью… Такой кинжал вполне послужил бы ему и в Верхнем Аду.
— А тебе какое дело? — беззлобно огрызнулась фурия.
Она перекусила дворецким, и ярость сущих временно уступила в её нутре место их же любопытству.
Конечно, фурия предпочла бы женскую душу, женщины мягче. Но на безрыбье сгодился и жилистый старик. Предсмертная агония его оказалась, пожалуй, даже поинтереснее, чем у вчерашней простушки. Не поймёшь с этими людьми, как их и выбирать. Разве что — попугать сначала? Выяснить, у кого фантазия побогаче? Те должны быть и посочнее.
Инкуб поморщился, видя мысли фурии, и вдруг спросил в лоб:
— Почему он вызвал тебя? Именно тебя?
Фурия с шипением отскочила от Борна, но тот успел разглядеть в её памяти кучку смертных, стоящих на речном берегу перед знакомым ему мостом из крепкой и стойкой лиственницы.
Инкуб вперился в Алекто, и та оскалилась, пятясь.
— Я выпью тебя до дна… — прошептал демон, не открывая рта.
Фурия отшатнулась, ударившись о столешницу, задела серебряный кубок и с визгом отдёрнула руку. Тело её полыхнуло чёрным адским пламенем и тенью стекло во двор, туда, где раздавались яростные крики людей, и одуряюще пахло кровью.
Инкуб потёр занывший лоб. Поединок воль он выиграл, но трусливая баба бежала с поля боя.
Трусость и косность — вот чего он больше всего не терпел в своих сородичах. В Аду традиционно цеплялись за мелкое, но привычное. А ведь вокруг истекали зноем потоки жизни и силы — бери, познавай, учись!
Но заставить свою натуру подчиняться ритму учения сущие Ада не желали. Больше всего они сопротивлялись именно переменам, новому, иному.
Вернее, нет, перемены были. Но исключительно в форме бунта, когда менялись правители, делили власть черти, демоны или бесы.
Власть. Революции не внутри себя, а снаружи. Передел того, малого, что уже имелось у сущих — вот в чём была суть Ада, слишком скучная суть.
Борн поднял кубок, что уронила Алекто. Он давно не боялся ни серебра, ни рябины, ни эликсира из шерсти чёрной кошки, вскормленной мясом мертвецов. Всех этих мелочей, что тянутся через остатки памяти о временах, когда сущие Ада могли свободно жить на земле.
Он стал слишком силён для предрассудков и амулетов, изменился, познавая себя. Понял, что вершины воли лежат во внутренних пределах живого. Что слова и предметы — игрушки, связывающие сетями лишь тех, кто сам уже связан.
Зачем ему теперь это знание? Кому он сумеет его передать?
На лестнице закричали, внизу ухнула, сжимаясь, ткань мироздания — там кого-то пила фурия.
Демон посмотрел на дверь и, узрев через её ткань мага, пытающегося сражаться с чернью, удивлённо нахмурился: человек изменился неузнаваемо. Из слабой букашки он превратился в осу!
Борн наблюдал ход его мыслей, но не понимал сути огня, что загорелся вдруг в мягкотелом. Что изменило его, разбудило природную хитрость смертных? Чем угроза сожрать пару сотен никчёмных человечков страшнее угрозы, что нависла над самим магом?
Демону удалось убить мальчишку-мага без особого шума, и поначалу он не увидел особенного противника в Фабиусе. Что вдруг так изменило его?
Инкуб вгляделся и различил над магистром знакомую зеленоватую сеть из многих и многих слов.
А что, если человек не блефует? Что если и впрямь умрёт раньше времени, защищая свой маленький мир? Как без него проникнуть на остров? Да и сам он не бес, чтобы нарушать данное сгоряча обещание.
Борн вздохнул и шагнул сквозь дверь.
***
Тяжёлый метательный нож взрезал воздух, блеснул у виска Фабиуса, развернулся и полетел обратно в толпу, окропляя Ад брызгами агонии отторгаемой души.
Умирающий разбойник завизжал — напитанный магией клинок не успокоился, воткнувшись в тело, словно бешеная собака он рвал и кромсал свою жертву. Обречённую, ибо душа её уже была вынута демоном.
Фабиус едва не вскрикнул, сам поражённый случившимся. И увидел совершенно явственно не только полутёмную лестницу, но и весь обширный двор префекта. Тот, куда бежали всё новые и новые разбойники, а может, и просто охочие до чужого горожане, где трое оборванцев ломали двери чёрного хода, где нищий в спешке снимал бельё, развешенное во дворе, а бандиты разбирали телегу, чтобы развести возле конюшни костёр.
Его зрение изменилось вдруг, расширилось, перестало иметь препятствием расстояния и стены, а сердце заколотилось, сжатое чьей-то невидимой рукой, и члены помертвели. Маг ощутил в себе присутствие демона, что смотрел сейчас его глазами и направлял его волю.
Фабиус словно бы превратился в куклу, что показывают на ярмарках. Руки его сами творили сложные магические знаки, губы шептали слова. Он был испуган, но несравненно больше испуганы были бунтовщики.
Толпа билась под ним, корчась от ужаса, ибо противостоять магии глубинного адского демона малое количество людей возможности не имело. Вены их вздувались и лопались — в такой спешке сердца пытались убежать от вездесущего ужаса. С хрустом ломались кости, не выдерживая внезапно тяжелеющих тел.