Магистр
Шрифт:
У Винсента потемнело в глазах. Это случалось с ним крайне редко, но когда случалось, он потом не мог вспомнить, что натворил в минуту затмения, и потому чем старше он становился, тем реже позволял себе в упор смотреть на багровое солнце ярости. Однако сейчас произошло что-то особенное: что-то переломилось в нем. И вот, совершенно неожиданно для себя, он опять обнаружил вокруг каменный колодец, где ему уже приходилось бывать однажды – тот самый, где от несуществующего пола на две сотни футов поднимался по кругу бесконечный барельеф, бравший начало где-то возле земного ядра. И снова стояли здесь на посту стражи, и снова они охраняли Абху, мать золота, вовсе не погибшую в алхимическом потоке, а умытую и возродившуюся,
– Ты вернул Абху, и мы верим тебе. Ты истинный принц Руни, о Сияющий супруг, и великий кудесник, равный Уго, о чьем могуществе гремят королевства.
– Здорово, – согласился истинный принц Руни и обвел взглядом барельеф, мучивший его своей загадочной красотой еще с прошлого визита. – Что за сюжет изображен тут на стенах? – спросил он, ругая себя за неуместное искусствоведческое любопытство.
– Это изображение Talwadd, – ответил гипт, потупив топор, – то есть битвы, в которой драгоценный народ проводит все свое время: битвы за жизнь с телом горы. Talwadd– основа существования нашей культуры и нашего мира, ибо мы находимся в святая святых Тирда: в храме Работы.
Историк искусств в «принце Руни» быстро и высоко оценил барельефы в свете их художественной задачи, выключился и уступил место человеку, которому предстояло договориться с незваными гостями – да что там, со всем незваным миром! – об условиях дальнейшего сосуществования. Человек же с хорошим слухом в нем расслышал в Talwadd другую вечную священную войну и немедленно отключил в себе гуманитарное начало.
– Зачем вы раскололи принцессу? – спросил тогда принц Руни, который, как мы уже заметили, всегда задавал вопросы по существу.
– Она превратилась в камень и, значит, должна стать частью горы. Поэтому мы пришли за ней. Так хоронят всех дочерей, когда истекает их срок.
Винсент вздохнул, еще раз окинул взглядом монументальное резное полотно с застывшими как на критских росписях фигурами, изображение не имеющей начала и конца «битвы» гиптов. Нет, нельзя рассчитывать на помощь этого мира. И даже на его невмешательство рассчитывать не стоит. Если Ратленд не придет к Управляющей реальности с мечом, Управляющая реальность заявится к нему сама – стопорами. Она уже начала рубить его дом, а там, глядишь, дойдет дело и до чего-нибудь посерьезнее. Тут словно в подтверждение его опасений предводитель гиптского отряда поднял голову к краю резного колодца, и Винсент с ужасом увидел невероятное: кресло великого адепта де Катедраля хотя и стояло по-прежнему на трех ножках на полу кабинета Мерсии-мэнор, четвертая повисла над колодцем, внутри которого располагалась сейчас вся группа действующих лиц. На всякий случай еще раз посмотрев вниз, Винсент убедился, что колодец с бесконечной спиралью резных картин уходит прямиком к центру земли, теряясь в хтонической тьме, и мэтр, облокотившийся на левую ручку кресла и углубившийся в отчет о ситуации на Балканах, мог просто сменить позу и…
Чтобы сохранить лицо, принц Руни чуть-чуть помолчал, изо всех сил надеясь, что мастер алхимии не обернется, не сменит позу и в эти две секунды, за которые… надо было заставить этот мир бояться себя. Тогда он выхватил у гипта несокрушимый топор и, прежде чем охранники успели сообразить, что происходит, размахнулся и разрубил Абху надвое.
Гипты взвыли, вздрогнули огненные перья свечей. Пронзительно скуля, розовое яйцо попыталось срастись обратно, но не смогло – и, почернев и остыв, погасло. Пользуясь всеобщим шоком, лжепринц оглядел присутствующих и сказал:
– Если вы еще раз появитесь
После этого он бросил топор на землю и, не оглядываясь, влекомый все той же яростной срочностью, вернулся в зал своего дома, где сияющей грудой громоздились на полу останки гиптской принцессы. Сам не осознавая толком, что делает (темнота в голове потихоньку отступала, но все-таки отступила пока не до конца), он поднял несколько больших кусков, вышел и, прогулявшись до частично разрушенного угла замка, вплавил в него фрагменты подземной жены так скоро и так просто, как мог. После этой странной церемонии полупогребения, как будто уравновесившей убийство, совершенное им в подземном царстве, ясность мысли вернулась к нему – и потому он, в свою очередь, решился вернуться к своему гостю. Он понимал, конечно, что перемещаться между мирами так запросто больше не сумеет: Ур увидел в нем настоящего врага и больше не собирался ни пускать его внутрь без битвы, ни объединяться с его миром так наивно и очевидно.
К счастью, увлеченный бумагами мэтр де Катедраль не заметил, что в доме происходили противоестественные явления. Колодец у него за спиной затянулся, и через минуту сменивший позу Адепт остался сидеть на поверхности земли. Однако Винсент Ратленд пообещал себе, что еще вернется в Ур – посмотреть, как идут дела у его новых знакомцев.
Итак, Ратленд вернулся к гостю, сославшись на пустяк, вроде рухнувшего на стену старого бука, и разговор возобновился, аккуратно обходя вопрос об алмазной статуе. Надо было понять нечто более важное – политические перспективы. Слово «война» всплыло снова. Войны в Европе тянулись постоянно – очагово, краями, углами, то на вечно неспокойных Балканах, то в связи с никак не унимавшимися турками. Но сейчас дело шло к большему.
Мэтр не соглашался (он заметил, что у его гостеприимного хозяина кровоточит угол глаза, но тот оперативно стер кровь). Державы договорятся, не зря же они входят в тесный джентльменский клуб цивилизованных наций. Снова гонять войска по Европе? Времена Наполеона прошли, и кто в своем уме станет мечтать о мировом господстве? «Дело не в господстве, – сказал Винсент, – есть и помимо него заманчивые призы. Суть ведь в разделе планеты, в сферах влияния. После Александра, Цезаря, Чингиса и Тимура не может быть мира, лежащего у ног кого-нибудь одного. Вопрос лишь в том, кто будет стоять на вершине друг рядом с другом, пошире расставив локти; кто кого спихнет, кто потеснится, кто снова вскарабкается, чтобы встать рядом. Кто будет работать для кого противовесом. И договариваться на качелях, укрепленных на этой вершине, передельщики будут лишь о том, с каких земель кому снимать урожай и в каком порядке».
Де Катедраль вздохнул. Его ученик слишком много ездил, даже в течение академического года, слишком многое видел. Слишком решительные выводы делал он из того, что видел. Адепт догадывался: присутствие бывшего маэстро и будущего магистра в Китае на переломе веков и в России два года назад позволило ему узнать на практике то, что мэтр воспринимал из своего кабинета во Всех Душах в теории, а потому с определенной долей оптимизма. Ученик же поражал его тем, что оптимизма в нем не было вовсе, лишь бесконечная готовность что-то менять. Если бы мог понять мэтр де Катедраль, что именно… и как.
– Хорошо, – наконец согласился Адепт. – Видимо, время точечных рекогносцировок прошло. Составьте мне полный отчет о происходящем. Максимально полный, такой, который сможет подтвердить или опровергнуть ваши или мои предположения, и тогда мы поймем, что делать. Я. Вы. Совет Торн. Те, на кого совет может повлиять.
– Вы настолько мне доверяете? – улыбнулся ученик. – Не опасаетесь, что я преподнесу информацию так, что она подтвердит мой взгляд, а не ваш?
Де Катедраль тяжело поднялся из кресла.