Магия тени
Шрифт:
Сеней поэтому нет, сразу за дверью — небольшая кухонька, от нее по три стороны расходятся полукруглые комнаты. Снаружи эльфийские дома похожи на поросшие мхом огромные пни, только с окошками и земляными крышами, из которых смешно торчат печные трубы.
Мебель внутри — деревянная, плетеная, частью — из того же Мошука: прежде городские мастера продавали в Эллор изрядное количество плетеных ларей, сундуков, шкатулок, стульев, колыбелек. В последнее время эльфы сообщались с Мошуком редко.
Умма налила сливового компота, подвинула к Олю плетенку с лепешками, горшочек с жидким липовым медом, глиняную миску с поздними яблоками —
— А где Аррин? — спросил гласник, хотя понятно было, что племянник Уммы не дома. Носится где-нибудь с друзьями, верно. Или гостит у родителей Кинфера в соседнем поселке. После того как старики потеряли сына, они еще сильнее привязались к спасенному им мальчишке.
Поняв, что остался с подругой наедине, Оль немного смутился. Когда-то давно, еще в первый школьный год, он, помнится, глядел на Умму с вовсе не дружеской заинтересованностью, хотя она этого не замечала. Впоследствии Оль как будто выбросил из головы то полудетское увлечение, но после смерти Кинфера временами думалось: а вот если бы тогда…
Впрочем, теперешние их отношения с Уммой были такими доверительными, теплыми, почти родственными, что вздумай сама магичка преподнести Олю подобный подарочек — он бы, пожалуй, шарахнулся до самого Мошука, причем шарахнулся бы совершенно искренне.
А все-таки непрошеные мыслишки нет-нет да и мелькали.
— Аррин умчался в соседнее селение, — Умма говорила ровным тоном, но близкому человеку становилось ясно, что она недовольна, — сказал, что ему слышится голос встревоженных деревьев оттуда и что он должен встретиться с тамошней Старшей.
— Голос деревьев, — крякнул Оль и окунул лепешку в мед.
— Ты же знаешь, ему все время слышится разное. И Старшие не считают это блажью! Эльфы Аррина слушают, очень слушают, временами нарочно посылают за ним из других деревень, чтоб он приехал и поговорил… с чем-нибудь.
Оль исподлобья бросил взгляд на маленький писчий столик, на котором стояли громадные часы. Внутри у них был не песок, а серая зола.
Проследив его взгляд, Умма грустно спросила:
— Я раздражаю вас своими причудами, да? Всех вас: и тебя, и Шадека, и…
— Нет, не раздражаешь. Удивляешь только... Сильно. Вот, к примеру, когда ты упихала прах нашего друга в песочные часы — мы очень удивились, прям в один голос, хоть и разными словами.
— Но Аррин же слышал его!
Оль сделал вид, что его внимание поглощено лепешкой. Конечно, одно дело — просто верить в существование демонов, и совсем другое дело — выслушивать блажь семилетнего ребенка: дескать, вашего друга убил именно что демон, а прах ребенку про все это поведал. Если бы Оль услышал что-нибудь подобное в своем городе — тут же определил говорящего в опасные безумцы и велел страже послеживать за этим человеком, будь он хоть дитем семилетним, хоть давней подругой.
Однако после того случая, четыре года назад, никаких опасных странностей за Уммой больше не замечалось, а то, что Аррин слышал жучков, солнечный свет и всякое прочее неслышимое — так иди его пойми, что там может сильный маг, которого воспитывают эллорцы. И который, между прочим, еще в прошлом году, в день своего десятилетия, должен был отправиться в Школу, в доучебные детские жилища.
Только к тому времени не брала больше Школа учеников. А теперь и вовсе… Одной Божине ведомо, какая судьба ожидает необученных магов! Особенно сильных, вроде Аррина, которые без руководства мудрых наставников
— Хорошо, что ты пришел, — сказала Умма и тут же с обидой добавила: — Бивочка даже не заглянула ко мне, когда была здесь в последний раз.
— Она говорит, ты сильно изменилась, — неохотно ответил Оль и отодвинул чашку.
— Наверное. А она не изменилась? Ты ее узнаешь вообще?
— Почти то же самое она о тебе спрашивает. Ей вот не по нраву, что ты взяла да закрылась в Эллоре. И дружба с Тахаром твоя тоже ей не по нраву, хотя я в толк не возьму, отчего.
— Ты скажи, Оль, разве в прежние времена она бы осудила меня за это? Или за что бы то ни было другое? Прежде она все понимала, теперь же только осуждает впопыхах. Теперь она рубит сплеча и не дослушивает до конца даже тех, кому нужна ее помощь. Она стала очень нетерпимой. И в то же время — очень… действенной.
Умма провела руками по лицу.
— Не будем о плохом. Не хочу. Пойдем на посиделки, да? — Она слабо улыбнулась.
Оль кивнул и поднялся из-за стола.
— Никогда бы не подумала, что тебя интересуют эльфийские обычаи, — продолжала Умма по дороге, — я имею в виду — вот такие обычаи, как эти осенние посиделки у костра вместе с предками.
Они шли мимо домиков-пней, законопаченных мхом, мимо ухоженных садов, где еще висели на ветках яблоки и сливы. По пыльной дороге носились дети — совсем крошечные: эллорские эльфы были мельче своих оседлых собратьев. В закатном свете эльфийская деревенька выглядела сказочной, колдовской, и голоса звучали иначе, звонко и волнительно, и воздух был необычным, сладким и тревожным. Словно десять лет назад, когда казалось, что впереди ожидает что-то особенное и удивительное, и даже в клубах дорожной пыли виделись знаки грядущих свершений.
Теперь эта закатная сказочность навевала легкую грусть.
— Не то чтобы эльфские обычаи мне так уж интересны, — Оль поскреб затылок, — просто заняться нечем больше. Ты, я вижу, собралась — отчего компанию не составить? Матушку я проведал, она уже успокоилась совсем, только за меня тревожится. У матушки сегодня и заночую, но коротать с тетками весь вечер мне что-то не хочется. У меня ж тут и кроме них знакомцы есть, и они нынче на костряные посиделки наладились!
— Не могу пропустить костряные посиделки, — пробормотала магичка, — ведь я очень красиво выгляжу в свете костра или луны, как любая старая развалина.
Оль прыснул. Щеки Уммы чуть порозовели, и она быстро, словно чтобы не передумать, спросила:
— Ты с Тахаром приехал, да?
Маг прищурился.
— Вообще-то Тахар не один ездит, а с друзьями. Про них не спрашиваешь?
Сказал это — и тут же укорил себя за неуместную язвительность, вызванную не словами Уммы, а собственной неловкостью.
С того утра, когда взъерошенный Оль понесся в материну деревню на пожарище, Тахар, Элай и Алера сопровождали его неотступно. Бывало, еще Ыч увязывался «помогащая», как в то промозглое утро, когда Оль отыскал у соседки-молочницы беззвучно рыдающую мать с безумным взглядом. Это было паскудное утро: горький запах сгоревшего дома, чужая сухость материных пальцев, испуганная суетливость соседки… и тяжесть. Тяжесть ненавидящих взглядов односельчан. Ненавидящих его, Оля, за то, что он — маг. Ненавидящих его мать за то, что ее сын — маг.