Магия тени
Шрифт:
В ратушу к нему совсем перестали приходить люди. На улице многие отворачивались при встрече. Олю все думалось, что горожане, сами себя накручивая дурными мыслями, вот-вот начнут бросаться на него и друг на дружку. И еще — на местных самоучек, к которым пока что относились терпимей, чем к Олю. Их просто подчеркнуто не замечали — приятного мало, но все-таки лучше неприкрытой неприязни.
За несколько дней Оль при помощи ратушного призорца разобрал скопившиеся на полках бумаги, навел в кабинете порядок и даже окно протер — и затосковал.
За пределами города, кажется, жизнь прекратилась вовсе. Не вернулся ни один из голубей, которых Оль отправлял гласникам
Птахи вызывали у Оля и облегчение, и чувство неловкости. Выходит, правы были те, кто предлагал справляться с бедой целиком, а не «спасать людей одного за одним». И теперь вот выходит, что разумные маги движутся к правильной цели, а глупые и недальновидные маги болтаются бессмысленной колотушкой и ждут, что же из этого выйдет.
С «пропаданцами» гласник так и не смог ничего решить, хотя от него очень ждали помощи, да и сам он желал бы помочь. Их забывчивость (Кальен был с этим согласен) имела скорее магическую, чем болезненную природу — ни у кого из потеряшек лекарь не обнаружил тех признаков, что сопровождают старческую или потрясенческую потерю памяти. Похоже, что людей просто заставили забыть именно то, что нужно было забыть. И не только их, а и других горожан тоже.
Кто, зачем и как мог это сделать — Оль даже представить себе не мог. Они с Кальеном склонялись к мысли, что причина — в возмущениях околоземицы, а может быть — в демоновых кознях. Пусть Дефара и говорит, что демоны по большей части плевать хотели на людей, и путь это даже правда — но поди пойми, на что способна их меньшая часть! Оль ощущал отчаянную беспомощность — ведь именно теперь он должен был показать, что может взять горожан под защиту, избавить их от напасти — но ничего не мог поделать. Всякий раз, когда гласник собирался хорошенько все обдумать, на него нападала такая тоска и безучастность, что встряхнуться и переключиться на что-либо иное удавалось с большим трудом.
Горожане тревожились и все сильнее сомневались, что городские власти сумеют их защитить. Хон делал единственное, что мог — еще больше усиливал дозоры, хотя стражники и так уже сбивались с ног.
В те дни, когда Оль приходил в ратушу, Террибар вертелся рядом, делал вид, что ничего не произошло и что он не видит, как изменилось отношение гласника к нему.
Уставший от этого, Оль стал реже появляться в ратуше и чаще навещать то подобие городской лекарни, где принимал недужных Кальен. К нему горожане относились куда приветливей, чем к Олю, — как будто это Кальен шесть лет был их гласником, как будто это он знал в лицо чуть ли не всех жителей Мошука, помогал каждому из них в отдельности и всему городу в целом. Оль не позволял себе задумываться о человеческой неблагодарности и неправильном устройстве мира, но обида, незаслуженная и острая, мерзенько покусывала его изнутри.
Тахар тоже часто приходил в лекарню. Целительских способностей у него не было никаких, зато он делал замечательные зелья, очень выручая недужных и Кальена.
Вот и вышло так, что гласный маг оказался в помощниках у двух самоучек: подготавливал ингредиенты для зелий и вообще помогал как мог. Никто из них даже не задумался о необычности такого положения дел, зато у горожан появился новый повод обсудить странности в поведении магов. Всё непонятное
— Почему ты в Эллоре не остался? — спросил как-то Оля Тахар. — Ты хорошо там себя чувствуешь, тебе нравится там. Зачем ты настырно прешься в этот город? По старой памяти, когда местные тебя любили? Ты ж нынче даже не гласник — нету больше Школы, кончилась, ты сам по себе теперь, свой собственный.
Маги сидели в комнатушке при лекарне, возились с составами для мазей и зелий. Потребность в них только возрастала день ото дня: по холоду и голоду люди хворали сильнее обычного. В комнатушке было душно и светло от плошек с жиром и магических светляков, тесно от мешков, корзин, посуды. Но при этом — уютно. Как в неприглядной избушке посреди заснеженного леса — пусть и маленькая она, и тесная, пусть мыши под полом и жучки в стенах — зато гудит трудяга-печка и пахнет свежими щами, а снаружи… Ничего нет снаружи такого, чтобы хотелось покинуть этот маленький, теплый и неказистый домик.
Оль, крякнув, разогнулся над здоровенным тазом, где перемешивал большой ложкой плесневелые ягоды снежника. Ему казалось, что ягоды еще недостаточно плесневые для мази, но Тахар сказал — в самый раз.
Ответа Оль не придумал. Не знал он ответа, просто не мог бросить город — и все тут. Ощущал себя лишним, нежеланным, беспомощным — а уехать не мог, потому как это было все равно что сдаться. Забросить маговское назначение и заниматься только своими делами. Как Умма. Или даже хуже, потому что Умма растит племянника-мага, а он, Оль, мог бы растить только Мавку, которая и так уже полжизни прожила.
Спрашивается, не лучше ли отправиться в Недру и попытаться спасти всех скопом, чем маяться в Мошуке и ощущать свою бестолковость?
— Вам тоже не хочется уезжать из Эллора, — сказал он вместо ответа.
— Кому как. — Тахар выбрал склянку, пробормотал над ней очистительное заклинание — беда с этими самоучками, чего они только не навыдумывают! Оль и не слыхал про такие заклятия никогда. — Аль не любит Эллор. Говорит, там медом пахнет. Почему медом и отчего это плохо — даже не спрашивай. Элай — ему, пожалуй, все равно, хотя его родня живет в Эллоре, теперь вот даже тетка, которая его растила. А мне — вот мне да, и впрямь не хочется уезжать. Мне в Эллоре нравится.
— Ага, — со значением протянул Оль. — Места там распрекрасные, знамо дело. Эльфийки опять же. Да и не эльфийки, бывает, встречаются.
Тахар поморщился — не от досады, а так, будто гласник пнул его прямиком в наболевшее.
— Боишься, займу место твоего погибшего друга, да?
— Не того я боюсь, — насупился Оль. — Когда Кинфер погиб, это получилось, знаешь… мы ж выросли вместе, с первого школьного дня. До сих пор… ну, это будто глядишь на пергамент, в котором дырка выжжена. Хоть и прошло четыре года.
Тахар молчал. Гласник остервенело уминал ложкой несчастные ягоды.
— Ежели Умма теперь выбрала тебя — ну, значит, оно того стоит. Я-то что, я только рад, что она голову подняла наконец после всего… вначале Кинфера не стало, а потом через год еще бабка ее померла... Плохо с ней было, с Уммой. А теперь она наконец улыбается и платья красивые носит, и раз так — значит, я слова против тебя не скажу. Улыбки и платья — это правильно, это хорошо. — Оль критически оглядел ягоды, бросил ложку в таз и пинком подвинул его к Тахару. — А вот что нехорошо — то, что ты ж, зараза, с ней не будешь! У вас же троих шатания по Мирам без края и конца, да неразлей-такая-дружба. Вот что плохо, прям дальше некуда как нехорошо!