Magnum Opus

Сборник

– Дай мне еще гло-до… тьфу! Гло-то-чек!

– Сейчас, мой хороший!

Так и есть, выпить просит. И язык заплетается. Как бы раньше времени с дистанции не сошел! А вообще «этот» – дядечка неплохой, добрый, на уши всегда лапши навешать можно. Ласковый, нежадный. О Тамаре заботится, переживает. До смешного доходит. Как-то в постели ее спрашивает:

– Девочка моя, я тебя не утомил?

Вот умора! Тамара тогда чуть не уписалась, но сдержалась и отвечает томно:

– Да, любимый. Ты – просто дикий волчара!

А сама смехом давится и вспоминает, как соседка Ирка, жена офицерская, присказку повторяла: «Да, не такие звезды нам с погон сияли…».

Дом

у «этого» тоже мог бы побольше и поновее быть. Все-таки госслужащий. Куда это годится: зеркало зашибись, а кусок сбоку выбит! В кабинете ламинат какой-то стремный. В ванной кафель приклеен сикось-накось. Вроде мелочи, а цена сразу снижается. Это Тамара как риэлтор точно знает. Ладно, дареному коню в зубы не смотрят. Тут бы свои зубы в целости сохранить! А то по весне коллекторы за долги так по голове настучали – месяц в больнице провалялась. Может, с новым именем-фамилией теперь не найдут?

В общем, полет нормальный, все путем. Сначала к нотариусу, а потом: большой загул, большой запой – все, как доктор прописал. И аста ла виста, беби! А «этот» пусть живет. Если сможет. И с кем сможет. Что, Тамара – зверь какой? Ей просто денежки нужны: мани-мани на кармане, как Эдик говорил.

Если очень постараться – за месяц управиться можно. За медовый.

И вперед – в столицу нашей Родины! Или не нашей Родины, но в столицу!

Улыбайся, Тамара, улыбайся!

Марина Беляева

Журналистка порталов «Мир Фантастики» и «Это надо видеть», анимационный сценарист, студентка сценарной мастерской им. Олега Дормана. Одна из победительниц грантового направления «Романист». Ее рассказ был опубликован в антологии русского хоррора «ЗОВ».

Последняя бабушка

Раньше, в дни прежних стариков, солнце называли «санце» – от древнего слова «сан», которое означало свет, тепло, весну, в некоторых деревнях плодородие и зелёный цвет (почему зелёный, когда солнце белое?). Сейчас такой говор остался лишь у самых далёких поселений, где люди сохранили привычку засаливать мертвецов и делать «плотову едчину» – хлеб с мясом, символизирующий мёртвое тело уходящей зимы.

У них же готовят яглицу – запечённые в телячьих почках яйца, похожие на пробивающиеся сквозь жидкую весеннюю землю ростки. Когда Альбара была маленькой, она никак не могла взять в толк, почему же в одним местах землю обозначает хлеб, а в других – мясные туши. Она не нашла ответа на этот вопрос даже повзрослев – просто перестала его себе задавать.

Зато маленькая Вилеке неустанно расспрашивала бабушку, заставляя её ломать голову: «Почему Рожденица приходит весной? Почему мы в этот день готовим яглицу? Зачем идти всей семьёй? Можно мне дома посидеть? А почему ты не стала Рожденицей?»

И так повторялось третий год подряд. То ли у Вилеке была такая дырявая голова, как о ней думал отец, то ли просто проверяла бабушку – говорит ли она правду.

Последний вопрос неизменно сердил и расстраивал Альбару, и та давала Вилеке по голове и приказывала ей помогать с делами, а если помогать нечем, так не болтаться под ногами. В отличие от других стариков, Альбара не умела общаться с детьми и не радовалась их появлению. Это и понятно, она же женщина. Есть всё-таки некая мудрость в том, что женщины не доживают до старости… У них хотя бы тело не разваливается на части.

Говорят, в старости только и остаётся, что семья и воспоминания. Это Альбара живёт неприкаянно, нашла себе угол в доме брата, и с каждым днём всё сильнее и сильнее ощущает, как она

тяготит его жену и детей. Лучше бы старуху попрекали хлебом или давали больше работы, чем остальным – так было бы честней и правильней. Но никто Альбару за жизнь в чужом доме не ругал; просто не понимали, почему всё сложилось именно так. Да чтоб она знала.

Зато воспоминаний оставалось с избытком, даже больше, чем хотелось бы: чем старее становилась Альбара, тем более настоящим и предметным становилось её прошлое. Уже во сне она не понимала, где находится, и лишь задавалась вопросом: «Это что, старый дом? Откуда, он же погорел?» Вот сестра, Вура, счастливая, окружённая детьми. Альбара её спрашивала, как так получилось, а Вура ей отвечала: «Нет-нет-нет, я не Рожденица, что ты». Ну как же не Рожденица, если дети вокруг? «Да родила и всё». Но как?! Вура начинала суетиться, дети мазались земляными красками, врывались мужчины, переодетые кто козлом, кто солнцем, кто дураком и начинали шуметь: катать ребятишек по дому и по двору, горланить неостановимые песни, чей мотив и слова менялись в зависимости от общего настроения или времени дня… И было что-то жуткое в этом возвращении мёртвых, в их радостном и беззаботном настроении. С Альбарой провели изгнание душецы, но сны возвращались, и уже все смирились с тем, что бабушку не исправить. Чего она ещё хотела-то, старая?

Взгляд в прошлое ужасает, но кроме него, в старости ничего и нет. Семья… семья – это люди с постоянно меняющимися лицами, и лишь память может сохранить их облик в самый лучший – или худший – миг времени. Тогда как вне памяти семья даже не одни и те же люди, какими их помнишь.

Опять глаза чего-то щекочет.

Как и во сне, день Рожденицы проходил сумбурно и ярко. Этот праздник всегда запоминался неостановимой работой, бесконечными хлопотами, раздражением и криками – детей, людей, животных… И песнями, да – вот парни вместо того, чтобы помогать мужикам, ходят по деревне, поют, орут и уже набрались, хотя шествие ещё не началось.

И так каждый раз. Чего ж им не веселиться-то? Вот чему девицы радуются в Рожденицу, Альбара никак не могла взять в голову. С чего им смеяться и хохотать? Молитву читать богам – это традиция, с ней всё ясно. И Альбара её читала в своё время. Но – искренне ждать Рожденицу и надеяться, что ты станешь следующей?

Вот мужики закончили всё и говорят:

– Ну чё, пошли?

– Как так рано? – засуетилась Дита, старшая дочь Вуры. – Бабуль, ты закончила яглицу?

– За ней последить бы…

– Руман остаётся, пошли! Без тебя нельзя.

Руман – толковый парень, и Альбара не против. Конечно, надо бы оставить женщину, но без женщин шествие не совершается, и Альбара опять должна плестись вместе со всеми в самую пущу леса, хотя всем ясно, что Рожденицей ей уже не быть. По её поводу даже спорили, нужно ли или не нужно старой идти с остальными бабами. В итоге нашёлся один учёный человек, который все обычаи собирал и записывал, и там у него было сказано, что идти должны все женщины. Значит, и старые в том числе.

Ну и что, что раньше не было старых?

А всё же, что дома нельзя остаться, жаль. Могла б за яглицей приглядеть.

Девки все разукрашенные, у кого лица красные, у кого жёлтые, а кто-то просто дрыцой намазался и теперь сияет тёмно-рыжими щеками. Мужики не красятся, но зато принарядились кто во что горазд: один в рубашке задом наперёд, другой в шапке, хотя пятый солнечный день, третий овчину накинул и рога из палок установил… Весело им; хорошо, что весело. Праздник на то и праздник, чтобы развлекаться и гужевать.