Макей и его хлопцы
Шрифт:
— Я этого не думаю, — сказала она, боясь, как бы он не ушёл. — Посиди немного. Ты совсем забыл меня.
Она так много думала о нём, так хотела бы сказать ему многое–многое, а он не успеет встретиться, как уже бежит. «Нет, он не любит меня». В глазах у неё блеснули слёзы. Она отвернулась, стараясь промигать их. — «Могут войти люди». В это время и в самом деле скрипнула дверь и в комнату вошёл Сырцов. Глаза у него сверкали.
— А, вот он где! Привет Броне!
Он крепко стиснул девушке руку, быстро повернулся к Макею.
— Пошли! Ты извини, Броня, но нам пора.
— Я не держу
— Давайте я вам помою кожанку, — неожиданно сказала Броня.
Комиссар вскинул на неё чёрные смеющиеся глаза. «Задержать хочет. Как находчива любовь!»
— Нет, спасибо, — сказал он, идя к двери и таща за собой шутя упиравшегося Макея. — Кожанку мою небесная сила отмоет. После дождя она у меня блестит, как зеркало.
Броня осталась одна. Они не сказали ей, что идут туда, откуда не всем суждено вернуться. Улыбающееся лицо её сразу посерело. Ей стало невыносимо грустно: она опять одна. «Куда ушёл Макей?»
Макей бодро шёл по улице Кличева и, дымя трубкой, говорил комиссару:
— Отряд сильно вырос. Тебе с Пархомцем надо усилить воспитательную работу, растить партийную прослойку.
— Я об этом вот и думаю. А Зайцев говорит, чтоб не очень форсировали рост партии.
— Боится, что растворимся?
— Именно. Но мы, не форсируя роста, и задерживать его не будем. Всё зависит от того, мак будем работать с народом. Нельзя забывать, что народ видит в партии своего вождя, в которой воплотились ум, честь и совесть нашей эпохи.
— Да, — сказал Макей, — разве поднимется рука оттолкнуть Ломовцева или даже Андрюшу Елозина с уймой его недостатков, если он захочет умереть в бою коммунистом?
Около штаб–квартиры, к которой подошли Макей и Сырцов, стояла большая толпа партизан. Люди хлопали ладонями и без слов напевали что-то цыганское. Перед Макеем и комиссаром круг расступился и в центре его они увидели молодого цыгана. Он точно бесёнок крутился и, подпрыгивая, бил себя ладошками то по груди, то по ляжкам, то по подошвам старых рваных сапог. На нём была синяя поношенная рубаха, заправленная в чёрные штаны в заплатах, а на голове шляпа из серого фетра. «Где я видел этого человека?» — напрягая память, думал Макей, но так и не вспомнил.
— Это Петых Кавтун, цыган. Во время боя к нам пристал, — сказал Ломовцев, — школу штурмовал.
Тут только Макей вспомнил, где он видел этого чёрного бесёнка. Сколько незнакомых людей стало в отряде! И все это его хлопцы–макеевцы.
В отряде Макея насчитывалось уже около двухсот человек. В организационном отношении он теперь ничем почти не отличался от армейского подразделения. Группы и подгруппы ликвидированы. Вместо них созданы роты, взводы, отделения. Появилась потребность в штабе. Надо было кому-то вести учёт бойцов — прибывающих и выбывающих, писать приказы, разрабатывать планы маршей, боевых операций. Теперь всего этого не мог делать один командир отряда.
Начальником штаба был назначен бывший колхозный бригадир Иван Белокурский, знавший это дело по службе в Советской Армии — он работал при штабе в качестве младшего писаря. Писарем назначили Кузьму
Когда Макей и Сырцов вошли в штаб–квартиру, оба «штабиста» быстро встали и также быстро сели, снова углубившись каждый в своё дело.
— Вот что, хлопцы, — заговорил, обращаясь к ним, Макей, — необходимо разработать план боевой операции.
Те подняли головы, вопросительно смотря на командира и комиссара и ожидая от них дальнейших, более ясных указаний.
— План такой… — продолжал Макей, — ну-ка, дайте сюда карту. Где там Развады?
Белокурский быстро достал карту–жилометровку и ткнул пальцем:
— Вот они, Развады-то.
Макей и Сырцов склонились над картой, водя по ней пальцами и обмениваясь замечаниями и соображениями.
— Данные разведки? — спросил Сырцов, не обращаясь ни к кому в особенности.
— Пока всё те же, товарищ комиссар. Развады и Подгорье заняты оккупантами силой до батальона.
— Оснащённость?
— Пулемёты, ну, разумеется, пушка.
По лицу Макея пробежала ироническая улыбка, потом лицо его посуровело. Он сверкнул глазами на начальника штаба, которого уже прошиб пот.
— А ещё ничего не разумеется? Это я и без донесения знал, что у них есть и пулемёты, и, к несчастью нашему, пушка.
И он снова углубился в карту, недовольно морщась.
— Да, — в раздумье сказал, наконец, Макей, — подходы-то дрянь дело: на три километра вокруг чистое поле. Что скажешь, Вася? — обратился он к комиссару.
Скажу, что бывает и сто километров вокруг чистое поле.
Это верно. Задание, значит, такое: в семнадцать ноль–ноль быть вот на этой опушке леса. Понятно?
— Понятно, товарищ командир!
Заутра наступление на Развады. Ясно?
— Ясно, товарищ командир!
— План операции жду через час.
Макей вышел. Комиссар остался в штабе. Последнее время он подолгу засиживался здесь, просматривая то донесения разведки, то просто читая какую-нибудь книгу, чаще всего «Краткий курс истории ВКП(б)». С этой книгой он не расставался. «Это мой хлеб», — обычно говорил он, отвечая на шутки. И сейчас он сел за историю партии, стараясь найти в ней разрешение волновавшего его вопроса: как лучше поставить массово–политическую работу в отряде и среди населения. Читая восьмую главу «Краткого курса истории ВКЩб)», где говорится о первых годах рождения и формирования Красной Армии, он взял карандаш и записал в свою тетрадь: «Коммунисты–комиссары, работавшие тогда в Красной Армии, сыграли решающую роль в деле укрепления армии, в деле её политического просвещения, в деле усиления её боеспособности, её дисциплины».
Институт комиссаров, созданный партией в партизанских отрядах, также, следовательно, должен сыграть решающую роль в деле укрепления партизанских отрядов, усиления их боеспособности и дисциплины. Продумывая эти вопросы, Сырцов намечал конкретные мероприятия, направленные на повышение боеспособности партизанского отряда. Вот он поднялся со стула и, подойдя к начальнику штаба, попросил у него махорки:
— Дай-ка закурю!
Тот удивился, хорошо зная, что комиссар не курит.
— Зубы, брат, ломит, — соврал Сырцов.