Малайсийский гобелен
Шрифт:
– Ты такой душка, Периан, но чтобы оказаться хотя бы рядом с Советом ты должен родиться в благородной семье или иметь ума палату. Вроде моего отца. У тебя славное сердце, но...
Я предупреждающе прогрозил ей пальцем.
– Ты считаешь меня легкомысленным? Но разве не решился я на это маленькое воздушное приключение, которое запланировали для меня ты и твой отец? И разве я с этим не справился? Я ведь поклялся в верности тебе. Под внешней беззаботностью я скрываю серьезные чувства. Если хочешь, я могу даже протрезветь.
Увидев, как я придаю лицу трезвое выражение, она рассмеялась, прикрывая рот кончиками пальцев.
" - У тебя для этого слишком симпатичное лицо. Отец говорит, что...
– Если ты считаешь мое лицо красивым, поцелуй его. А взамен позволь исцеловать тебя всю, не только этот прелестный носик - мма!
– или эту хорошенькую щечку - мма!
– но и эти ароматные плечи - мма!
– и эту божественную грудь - мма!
– и забраться под твое малиновое покрывало и разузнать о скрытых там сокровищах...
Мы усладительно прижались друг к другу и нам было тепло, несмотря на холод. И в этот миг, когда мы стояли в темном промежутке меж двумя ярко горящими окнами, я думал о своей любви к Армиде, о ней самой и ясно представил себе, как тяжело ей приходится: преуспевающая семья, осаждаемая бесчестными дворянами, бесчисленные условности и ограничения, отец, который постоянно вмешивается и командует. Ей нужна была более простая жизнь. Прав был Бентсон, когда говорил, что богатство портит людей. Если бы она осмелилась уйти со мной, я мог бы спасти ее.
Отпрянув, я сказал:
– Уедем отсюда немедленно! Мы можем воспользоваться твоей каретой. К черту предсказателей. Эта пьяная орда еще долго не заметит нашего исчезновения. Дворяне Малайсии, Ар-210
мида, погрязли в разврате и коррупции. Все до единого. С ними нужно покончить.
– Что? Ты пьян, негодяй! Что будет со всем богатством государства без аристократов?
– Уедем отсюда вместе. Мы можем уехать в Тускади. Там у меня есть друг - капитан кавалерийского полка. Мы могли бы там жить скромно, но честно, где-нибудь в небольшом домике. У нас будет охотничья собака, а над окном повесим клетку с певчими птицами. Из окна мы будем любоваться видом прекрасных холмов.
– Бентсон заразил тебя революционными идеями. Так думает мой отец. Это опасный человек. Хочу предупредить тебя, что тот, кто с ним общается, подвергает себя опасности.
– Я говорю вполне серьезно. Бежим сейчас. Тускади. Или в домик на устье реки, где живут мои родственники.
– Почему ты глух к моему предупреждению?
– При чем тут Бентсон? Не далее как вчера он набросился на меня с дубинкой.- Я не захотел вдаваться в подробности и поспешил продолжить.Из-за сущего вздора, кстати. Но когда "Мендикулу" увидит свет, он станет другим человеком. Какой бы смешной ни была эта история, ее представление будет рождением нового вида искусства. Успех смягчит Бентсона.
– Может так случиться, что пьесу никогда не увидит свет, Периан. Так что помалкивай о ней, пожалуйста. Лучше бы ты пошел спать.
– При условии, что ты пойдешь со мной и избавишь меня от желания спать.
– Не могу. Меня будут искать. Не стоит рисковать.
– Тогда уйдем со мной. Она топнула ножкой:
– Прекрати занудство! Почему ты хочешь бежать, не успев здесь появиться? Развлекайся в полное свое удовольствие.
– Я уже пытался! Посмотри, что здесь происходит. Все пьют до умопомрачения. Через час, другой эти свиньи окажутся в кроватях друг друга. Последуем их примеру. Никто не узнает, да и никому до нас не будет дела. Держу пари, что твоя бесценная дуэнья уже барахтается в куче сена с каким-нибудь грязным конюхом.
– Ты так груб. Почему ты так плохо о ней думаешь?
– Йолария не упустит случая, как и любая другая. Она зло оттолкнула меня, и я понял, что сказал лишнее.
– Пожилых людей мало беспокоят подобные дела,- сказала она.
211
– Их ЭТО всегда волнует, до самой смерти. Об этом как-то сказал мне мой отец. А он - ученый. Папа Лакримей II занимался этим даже на смертном ложе в возрасте девяноста девяти лет.
– Я рада, что мой отец никогда не говорит о подобных вещах. Неужели это правда?
– Да. С четырнадцатилетней девственницей, приведенной из деревни. Считалось, что такое совокупление обладает лечащим эффектом. Это называется герокомия.
Пока мы разговаривали, ветер усилился. Где-то наверху хлопали ставни. Издали доносился собачий лай.
– Перри, ты знаешь так много интересного! Это точно правда про Папу Лакримея?
– Идем, ляжем в постель, и я до рассвета буду развлекать тебя разговорами.
Она обняла меня за шею.
– Не могу, правду говорю. Мне необходимо быть с гостями. Для моего отца это великое событие года. Не унывай - найди себе другую девушку. Здесь их множество и красивее меня.
– Что, если я так и сделаю? Будешь обижаться?
– спросил я, поддразнивая ее.
– О, не смей даже говорить так! Ревности моей не будет предела. Я тебя возненавижу! Ты принадлежишь мне, ты мой и для меня. Выбрось из головы ЭТР! грязные мысли.
– Не ты ли сама предложила? Я только хотел посмотреть, как ты отреагируешь на мои слова. Мне приятен твой гнев - я вижу, что ты меня в самом деле любишь.
Она отрицательно покачала головой.
– Зависть и ревность это еще не любовь. Вспомни роль Геральда. Он не любит принцессу, а просто завидует женитьбе Мендикулы. Не уподобляйся ему. Не завидуй тому, что у меня есть, а люби меня, какая я есть. Ты считаешь меня сложной, а для меня сложны обстоятельства. Душа моя иная, я хочу, чтобы ты терпеливо любил меня и был добрым.
Дувший весь вечер холодный ветер принес на следующий день скверную погоду. Но не настолько скверную, чтобы испортить удовольствия и развлечения, коим столь усердно предавался собравшийся в Джурации сброд. К полудню все небо было обложено тучами, и полил дождь, напомнивший о том, что летняя золотая пора не может длиться вечно.
212
Может быть, я любил Армиду больше, чем она того хотела. Возможно, каждого человека надо любить по-своему. Я томился весь день, погруженный в мысли об Армиде.