Мальчик с Голубиной улицы
Шрифт:
Какое это было сказочное зрелище! Главная улица с массой извозчиков, с тучами пешеходов, вся в цветных зонтиках и с зеркальным блеском парикмахерской «Шик».
Огромный зеленый глаз «Оптика» пугающе глядел на меня от имени самого оптика, которому некогда было все время выглядывать на улицу и интересоваться всеми мальчиками. Но только я остановился, глаз, видно, подмигнул ему, и в окно выглянул сам оптик с бородкой и двойными очками, сквозь которые муха казалась ему лошадью. Увидев меня со свистком, он закричал:
— Перестань, бандит, трубить в трубу!
На пороге, запачканном черной кровью, с длинным, сверкнувшим на солнце ножом появился мясник, такой багровый и злой, точно все кабаны, зарезанные им, передали ему свою злобу и силу.
— Хорошие времена, когда впереди барабанов идут эти голодранцы и размахивают ножами, — сказал он.
И хотя все видели, что никаких ножей у нас не было, а нож был в его волосатых руках, многие согласились с мясником и сказали:
— Конец света!
Я остановился у немецкой кондитерской, где висел золотой рог изобилия.
В большой зеркальной витрине стоял краснощекий мальчик Жорж Борман, одетый в малиновую курточку и лаковые туфельки с серебряными застежками. Он держал на вытянутых руках коробку шоколада, предлагая ее всем прохожим, но между ним и прохожими было толстое бемское стекло, и поэтому, несмотря на его улыбку и готовность отдать шоколад, он все время, сколько я его помню, держал переполненную коробку, и мальчики, пробегавшие мимо витрины, косились на него, а хозяин с такими же толстыми, сливочными щеками, как у Жоржа Бормана, стоял на пороге магазина и ухмылялся.
Но сейчас, когда я остановился у витрины и свистнул, он закричал:
— Пошел! Пошел! Думаешь, теперь управы на вас нет?
— Долой! Да здравствует!.. — закричал вынырнувший непонятно откуда, в картузе с красным бантом, Микитка, возивший кондитеру сельтерскую воду.
— А ты знаешь, что «долой» и что «да здравствует»? — спросил кондитер Микитку.
— Знаю, — ответил Микитка.
— Ну что, например?
— Знаю, не учите!
— Ну вот, все говоришь, знаю — ничего не знаешь. Вытри под носом.
— Да, копейку дали, а надо бы гривенник.
— А, понял-таки, в чем дело.
— А то нет? — сказал Микитка.
Манифестанты со всех улиц вливались на базарную площадь, к белокаменным торговым рядам. Здесь в обычное время продавали муку, деготь, гвозди, кожу, ситец, но сейчас лавки были закрыты. Мужики, приехавшие на ярмарку и попавшие в водоворот манифестации, сидели на возах и крепко держали свои мешки, в которых визжали поросята.
Оратор с нездешними, широкими и висячими бакенбардами умоляюще обращался к ним:
— Граждане! Свобода, равенство и братство! — и, сняв котелок, стал им размахивать, словно рассыпая семена свободы, равенства и братства.
Всюду, где только было возможно, появлялся оратор и призывающим, жалобным голосом кричал:
— Граждане!..
И граждане, разрывая себя на части, слушали то одного, то другого оратора. Играли оркестры.
Дядько в белом картузе, с красным острым кадыком вскочил на подводу и густым коровьим голосом взревел:
— Добродии! Ще нэ вмэрла Украина!
Вокруг зашумели. Дядько в белом картузе, багровея, что-то кричал, но из-за шума толпы доносилось, словно из пустой бочки: бу, бу, бу…
А один, в клетчатой рубахе, с ремнями и в высоких, до колен, шнурованных ботинках, стоял на бочке и визжал:
— Анархия — мать свободы!
— На, выкусь! — отвечали ему из толпы и показывали дулю.
Где-то высоким голосом запели:
«Вставай, проклятьем заклейменный…»Манифестанты выше подняли красные флаги. Заиграл оркестр.
И все снова двинулось и пошло по улицам.
Мир хижинам — война дворцам! Кто не работает, тот не ест!
Это было как река в половодье, она захватила нас, закружила и сразу затянула куда-то в водоворот.
— Дяденька! Дяденька!..
Чья-то властная, сильная рука подняла меня и посадила на забор.
— Микитка! Микитка! — кричал я.
Но никто не откликался. Внизу клокотало, гудело людское море манифестации. Волны подступили к самому забору, и самая высокая волна снесла меня, подхватила и снова закружила и понесла, то опуская в горячую духоту, то поднимая на гребень, в самое небо.
Неожиданно рядом, над толпой, снова появился Микитка. Нас передавали с рук на руки, и мы плыли над манифестацией, держась за картузы с алыми бантами. И казалось, дома, деревья, само небо с облаками движется вместе с нами туда, к красным флагам, где поют: «Вихри враждебные веют над нами!..» И, глядя на несущиеся по небу разорванные темные облака, я думал, что это и есть вихри враждебные.
Скоро мы оказались, как в лесу, среди красных знамен и сверкающей горячей меди труб духового оркестра. Мы заглядывали в гремящие пасти геликонов и кричали: «Ура!», и люди, глядя на нас, смеялись и тоже кричали: «Ура-а-а!» И казалось, на земле настал вечный праздник и всегда уже будет музыка, и флаги, и крики «ура».
2. Возвращение
…Как это случилось, не знаю. Вдруг я понял, что заблудился. Я стоял один на незнакомой улице с длинным серым, бесконечным забором. Я закричал от страха и побежал. И тотчас же с лаем побежали за мной собаки. Не помня себя, я бежал и бежал, а ужасный забор все не кончался. Тогда я побежал назад и оказался на пустыре, и меня удивила какая-то особенная дикость этого места, как на краю света. Я рванулся с плачем и визгом и тотчас же снова встретился с ужасным забором. Собаки выскакивали из всех дворов, и шарами катились в пыли, и подскакивали, точно хотели сорвать с меня картуз.