Мальчик с Голубиной улицы
Шрифт:
— И наступил день второй, — хором кричали мальчики.
На пороге появился Филька.
— Каюк! — сказал он и, подняв нагайку, ударил ею по книге.
Учитель, подпрыгнув, чуть не выскочил из своих башмаков, паук под потолком перестал плести паутину, замолкли сверчки, повторявшие по щелям урок за учителем, и все окаменели, и было похоже, что этот казачонок в папахе, с плетеной нагайкой в руке остановил мир на втором дне сотворения. Солнце встало посреди неба и не шло дальше.
— Ты думаешь, я тебя не помню, ученая крыса? — проговорил Филька.
— Не надо так говорить, — сказал учитель.
— А зачем народ обманываешь?
Учитель призвал в свидетели Книгу книг, в которой описано сотворение мира и все, что было после этого.
— Знаю — гроссбух! — Филька хмыкнул и пожелал увидеть сотворение мира в картинках.
Но картинок в книге не было.
— Вот видишь, — ликовал Филька, — а говоришь!
— Но тут же все написано словами, и какими словами! — воскликнул учитель.
— Наука! — Филька сплюнул.
Но учитель торопясь расписывал красоту и мудрость человеческого слова и сказал даже, что есть на свете слова, которые сильнее пушек. Филька слушал его, хлопая все время нагайкой по голенищу, а когда учитель сказал про пушки, ухмыльнулся и показал ему нагайку:
— Поговори!
Он взбежал на кафедру и, обращаясь к мальчикам, сказал:
— Державная украинская денежная единица есть гривна. Повторить!
— Гривна, — закричали мальчики.
— Гривна делится на сто шагов, две гривны равны одному карбованцю. Повторить!
И вдруг, не дослушав крика мальчиков, Филька вынул из кармана большие ножницы, подошел к учителю, и, к великому изумлению, мальчики увидели безбородого ребе — того, кто, по их представлению, жил с первого дня рождения мира. Они смотрели на помолодевшего учителя, и земля и солнце казались им только что сотворенными.
А Филька, зажав в руке рыжую бороду, как факелом, освещал себе ею путь к коню и, так как считал, что именно в бороде вся мудрость и ученость старого учителя, на всякий случай завернул ее в тряпку и спрятал в свой мешок, туда, где уже лежал будильник учителя, проигравший как раз в это время полдень.
А солнце все стояло посреди неба и никуда не хотело уходить.
— А это что? — голубой удивительный шар глобуса, похожий на раскрашенный сон, привлек внимание вернувшегося в класс Фильки. — Планета? — сказал он и, схватив ее в обе руки, засмеялся оттого, что все может с ней сделать: разрубить на куски, или плюнуть на нее, или сказать такое слово, что голубой шар завертится вокруг своей оси.
— Христя! — закричал Филька.
Но Христя, завернувшись с головой в лошадиную попону, храпел, не зная, что поблизости, в руках Фильки, вся планета, на которой можно разводить костры и пить горилку. А по мнению Христи, планета для того и существовала, чтобы разводить на ней костры и пить горилку.
Филька хотел и глобус сунуть в кожаный мешок. И хотя это был очень большой мешок, но на хранение земного шара он не был рассчитан. И Фильке пришлось привязать глобус к седлу.
Солнце наконец двинулось по небу все быстрее и быстрее и утонуло в реке.
Где-то совсем близко застрочил пулемет, и в вечернее небо взлетел ликующий крик: «Ура! Даешь!»
Шатавшиеся по двору пьяные гайдамаки, услышав этот крик, сразу протрезвели и, словно выпитая ими водка через ноги ушла в землю, вскочили на коней и, стреляя на ходу, ускакали.
Филька, упираясь в земной шар, привязанный к седлу, тоже влез на коня и закричал:
— У-лю-лю-лю!..
Он осоловел от выпитой сладкой водки, от дыхания коня, выстрелов, испуганных глаз, обилия седых бород. И, зажав в руке лимонку, упал с коня и захрапел.
Шаблi ще у нас блищать, I рушницi новi!..пели червонные казаки.
Рейдовый отряд двигался на конях, в кубанках с красным верхом, вооруженный разнообразным оружием: от золотых кортиков до старинных шашек с серебряным эфесом.
С трепетом, боясь что-либо упустить, разглядывали мы впервые увиденных нами гордо сидящих на конях бойцов красной украинской кавалерии. И каждый из них казался нам неслыханным героем, богом чести и справедливости.
Утром индюки, обнаружив храпящего во дворе Фильку, по очереди подходили к нему, но от храпа его так несло водкой, что они тут же с шипеньем отходили.
Сквозь сон Филька выкрикивал команды и длинные ругательства, в которых были дальние и ближние родственники и все, что он видел во сне. Но когда солнце пригрело, он вдруг перестал храпеть и заплакал совсем детским плачем, словно это не Филька лежал в папахе с голубым хвостом, среди стреляных гильз, карточных валетов и королей, а всего лишь мальчик в больших сапогах. И по лицу его было видно — сейчас ему снятся сны, которые снятся всем мальчикам.
Червонные казаки, с головы до ног в горячей пыли, прежде чем позаботиться о себе, поили лошадей и ухаживали за ними. Кони принимали это как должное и вполне заслуженное ими, одобрительно кивали головами: «Вот это правильно».
Проснувшись и увидев в свете солнца новых, незнакомых кавалеристов, Филька Жупан быстро втерся в их толпу и, желая раствориться в ней, стал выкрикивать свои длинные ругательства, вплетая в них на этот раз не только земные предметы, но и луну и звезды. Кони удивленно косили на него глаза, но, в общем, никто не обращал на Фильку особого внимания, и он, решив, что кавалерия всюду одинакова, подбирал себе место в рядах, выискивал друзей по характеру.
Свирепому казаку с ременной нагайкой указали на Фильку и рассказали про бороду учителя и про чертиков. Казак подозвал Фильку и, глядя на него, сказал:
— Скидывай портки!
Филька, несколько пораженный тем, что его шаровары называли портками, хотя и с обиженным лицом, но все-таки покорно стал скидывать их, не отрывая взгляда от ременной нагайки в руках казака.
— Казак — казака? — недоумевая спросил Филька.
— Казак — казака, — подтвердил красный кавалерист.
— Тю! — вскрикнул вдруг Филька, взглянув на темную с въевшейся в нее угольной пылью руку, державшую нагайку. — Да ты шахтер, а не казак.