Мальчики Из Бразилии

Левин Айра

Застрявшая пуля была извлечена, и все раны зашиты. Голос он сможет подать через неделю, дней десять, а через две недели - передвигаться на костылях. О про­исшедшем было сообщено в австрийское посольство, хо­тя, - тут доктор улыбнулся, - в том не было необходимости. Из-за газет и телевидения. Детективы рвутся поговорить с ним, но им, конечно, придется подождать.

Дана, склонившись к нему, покрывала его поцелуя­ми; она стояла рядом, сжимая его правую руку и улы­баясь. Какой сегодня день? Под глазами ее были круги, но все равно она была обаятельна.

– Неужели ты не мог заниматься этими делами в Австрии?
– спросила она его.

Когда его перевели в палату интенсивной

терапии, и он мог сесть, первым делом он написал несколько слов: «Где все мои вещи?»

– Вам доставят все, что было в вашем номере, - с улыбкой заверила его медсестра.

«Когда?»

– В четверг или в пятницу, скорее всего.

Дана прочитала ему заметки из газет. Менгеле был опознан как Рамон Ашхейм-и-Негрин, поданный Пара­гвая. Он убил Уиллока, ранил Либермана и был разорван собаками Уиллока. Сын Уиллока, тринадцатилетний Ро­берт, придя домой из школы, сразу же вызвал полицию. Пять человек, которые явились сразу же после полиции, представились, как члены лиги «Молодых Еврейских Защитников» и друзья Либермана; они сказали, что договорились встретиться с ним здесь и проводить его до Вашингтона. Они высказали мнение, что Ашхейм-и-Негрин был нацистом, но никоим образом не могли объяс­нить присутствие его или Либермана в доме Уиллока или причину убийства Уиллока. Полиция предполагает, что Либерман, если и когда он оправится, сможет пролить свет на это таинственное дело.

– Сможешь?
– спросила Дана.

Он еле заметно склонил голову, попытавшись изобра­зить непослушными губами «может быть».

– Когда ты успел подружиться с «Молодыми Защит­никами»?

«На прошлой неделе».

Медсестра сказала Дане: ей что-то принесли.

Вошел доктор Чаван, изучая историю болезни Либер­мана, приподнял его подбородок и внимательно рассмотрел больного, после чего сказал, что главное для него сейчас - это хорошо побриться.

Вернулась Дана, сгибаясь под тяжестью чемодана Ли­бермана.

– Легок на помине, - сказала она, ставя его на пол.

Груз доставил Гринспан. Он явился за своей маши­ной, которую полиция было отказалась ему вернуть после встречи у Уиллоков. Он передал через Дану по­слание для Либермана: «Во-первых, все в порядке, а, во-вторых, рабби Горин будет звонить нам, как только сможет. У него самого проблемы. Читайте газеты».

У него болело все тело. Поспать бы.

Его перевели в прекрасную палату с полосатыми пор­тьерами и телевизором у стены; рядом с кроватью на стуле разместился его портфель. Едва только получив возможность садиться, он открыл ящичек ночного сто­лика. Список был там вместе со всеми остальными ве­щами. Надев очки, он стал просматривать имена. Номе­ра от первого до семнадцатого были вычеркнуты. Как и Уиллок. Рядом с его именем стояла дата - 19 февраля.

Пришел парикмахер, который выбрил его.

Он уже мог говорить хриплым шепотом, но не хотел. Что ему было на руку: у него оставалось время подумать.

Дана писала ему записки. Он читал «Филадельфия Инкуайрер» и «Нью-Йорк таймс», смотрел новости по телевизору с дистанционным управлением. О Горине ничего не было. Киссинджер в Иерусалиме встретился с Рабином. Преступность, безработица.

– Тебя что-то беспокоит, папа?

– Ничего.

– Не разговаривай.

– Ты же спросила.

– Не говори! Пиши! Для этого тебе и дан блокнот!

«НИЧЕГО».

Порой она бывала жутко занудной.

Приносили цветы в сопровождении визитных карто­чек и открыток: от друзей, спонсоров, от лекционного бюро, от женской общины местной синагоги. Письмо от Клауса, который получил адрес больницы от Макса: «Как только сможете, напишите, пожалуйста. Нет необходимости

уточнять, что и мы с Леной и Нюренбергер очень хотим узнать больше того, что написано в газе­тах».

На другой день, как ему разрешили наконец разгова­ривать, на встречу с ним явился некий детектив Барн­харт, высокий, рыжий, молодой человек, вежливый и спокойный. Либерману, к сожалению, не удалось про­лить света; никогда раньше он не встречал Рамона Ашхейма-и-Негрина вплоть до того дня, как этот человек стал стрелять в него. Он даже имени его никогда раньше не слышал. Да, миссис Уиллок права: он действительно звонил день назад и предупредил Уиллока, что могут явиться нацисты убить его. Звонок явился результатом намека, который пришел к нему из не очень надежного источника в Южной Америке. Я приехал повидаться с Уиллоком, в надежде выяснить, что на самом деле стоит за всем этим; открыл ему двери Ашхейм, который потом стал стрелять в него. Ему удалось впустить собак в дом. И собаки набросились на Ашхейма, убив его.

– Парагвайское правительство утверждает, что его паспорт фальшивка. Они даже не знают, кто он такой.

– У них нет его отпечатков пальцев?

– Нет, сэр, не имеется. Но кем бы он ни был, похо­же, что ждал он именно вас, а не Уиллока. Видите ли, тот погиб незадолго до того, как вы туда успели при­ехать. Вы, должно быть, явились примерно в половине третьего, так?

Подумав, Либерман кивнул.

– Да, - согласился он.

– А Уиллок был убит между полуднем и часом дня. Так что «Ашхейм» еще около двух часов ждал вашего появления. Этот полученный вами намек смахивает на ловушку, сэр. Уиллок не имел ничего общего с тем типом людей, которых вы выслеживали, в чем мы не сомневаемся. Так что в будущем вам надо быть осторож­нее с такими намеками, если вы позволите мне так выразиться.

– Конечно же, позволяю. Отличный совет. Благода­рю вас. «Быть осторожнее». Да.

Вечером в сводке новостей был упомянут и Горин. С 1973 года он находился под условным освобождением, ибо был приговорен к трем годам заключения, но отло­женным - за тайную подготовку бомб, в чем признал себя виновным; а ныне федеральное правительство по­пыталось отменить условное освобождение на основании того, что он снова участвовал в заговоре, на этот раз с целью похищения русского дипломата. Судья назначил слушание его дела на 26-е февраля. Решение не в пользу Горина могло означать, что ему придется на год вернуть­ся в тюрьму. Да, у него в самом деле были проблемы.

Как и у Либермана. Оставаясь в одиночестве, он изучал список. Пять тонких листиков, напечатанных через один интервал. Девяносто четыре фамилии. Он сидел, глядя в стену, покачивая головой и вздыхая. Сложив лист в несколько раз, он спрятал его в паспорте.

Он написал письма Клаусу и Максу, в которых не сообщал ничего особенного. Он уже начал говорить по телефону, хотя по-прежнему хрипел и не мог говорить полным голосом.

Дана должна была возвращаться домой. Она догово­рилась об оплате счета из больницы. Марвину Фарбу и прочим придется взять на себя эти заботы, а когда он вернется в Австрию и получит страховку, то расплатится с ними.

– Не забудь копию счета, - предупредила она его.
– И не пытайся скорее вставать на ноги. И чтобы ты не смел покидать больницу, пока врачи не разрешат.

– Не буду, не буду, не буду.

После ее отъезда он спохватился, что даже не поин­тересовался, как у нее дела с Гарри, и очень расстроил­ся. Тот еще отец.

На костылях он ковылял взад и вперед по коридору, что было нелегко, поскольку одна рука еще была в шинах. Он уже успел познакомиться с некоторыми дру­гими пациентами.