Маленькая ложь Бога
Шрифт:
— Желаю воспользоваться данной мне Третьей Властью и прожить на земле мой Последний час.
— Хорошо. Теперь бери сферу и мысленно направь ее в то место, где хочешь оказаться. Если это произойдет на глазах у кого бы то ни было, ничего не сработает.
— Понятно, я пошел!
— Счастливо…
— Спасибо!
Я смотрю на шарик и мысленно велю ему перенестись к Лео в кабинет: он ныряет в реку и стремительно летит к земле. Я следую за ним и через считаные секунды оказываюсь в доме своего сына, посреди его кабинета.
Комната погружена во мрак, в доме тихо; первое, что меня поражает: я снова чувствую, как воздух
Невероятно: я живой.
Я включаю настольную лампу, достаю из шкафа, как было задумано, почтовую бумагу и авторучку. Повернувшись снова к письменному столу, я застываю от ужаса: прямо на меня идет какой-то человек, он совсем близко, в каких-то двух метрах. Я отшатываюсь назад, человек делает то же самое; я прикрываю рукой рот, чтобы сдержать крик, человек снова повторяет мое движение: и тут я понимаю, что это всего лишь мое отражение в зеркале. Главное в том, что отражение — это не я: Бог, конечно, предупреждал меня, что в мой последний час у меня будет совершенно другая внешность, но я как-то позабыл эту деталь. И вот я — незнакомец. Довольно высокий, скроен неплохо, но физиономия дурацкая, на мой взгляд, — уши какие-то маленькие, а нос огромный.
Короче, мне сейчас не до этого, не будем терять времени, мне еще надо написать два письма.
Этого-то я и боялся: пишу я страшно медленно. Может, к часу ночи и закончу, но придется, возможно, опустить пару фраз, не говоря уже о жареной курице с майонезом.
Но это не страшно. Главное — приложить все усилия, чтобы красивые фразы были написаны красивым почерком.
Я начинаю с письма, адресованного Лео. Стараюсь не воспроизводить заученные наизусть слова механически, а прочувствовать, прожить их заново, как если бы я произносил их вслух. Ведь я обращаюсь к сыну в последний раз: это — последняя возможность, мой прощальный подарок. Вдруг за спиной у меня мелькает свет, от испуга я даже выронил ручку. Я оборачиваюсь и вижу, как прямо ко мне, миновав дверь, приближается светящаяся сфера.
Но не зеленая. Оранжевая.
Это сфера наблюдения — сфера Ивуар: она замирает прямо передо мной и начинает интенсивно мигать.
В тот же миг с первого этажа доносится крик — няня.
Что-то не так.
Я выхожу из кабинета, и за те несколько мгновений, что мне нужны, чтобы пробежать по коридору, сердце мое буквально сжимается в комок от страха. Это страх Ивуар, я ни разу еще не испытывал такого ужаса.
Опять крик няни, на этот раз сдавленный.
Да что же там такое происходит, черт возьми?!
Я разрываюсь между страстным желанием тут же сбежать вниз по лестнице и необходимостью скрываться: поэтому я спускаюсь на несколько ступенек и выглядываю через перила в сторону дивана.
И вижу там темную фигуру.
Мужчина в балаклаве.
На глазах у Ивуар он затыкает Эмме рот кляпом. Моя внучка объята ужасом, но, как это у нее обычно водится, ничем не выражает своего страха — не кричит, даже не шевелится: она замерла, и только несколько слезинок стекают в тишине по ее круглым щечкам. Вот и хорошо, потому что тип почти не обращает на нее внимания. В отличие от няни, у которой руки и ноги уже связаны электрическим проводом, видимо, от торшера. Она лежит на полу со связанными за спиной руками, мотает головой, пытаясь освободиться от кляпа, и снова кричит. Тип грубо бьет ее по щеке:
— Заткнись! Я обшарю дом и смотаюсь, а ты сиди тихо — тебе же лучше будет.
Свой карманный фонарик он положил на пол, за спиной у него рюкзак, в руках две большие спортивные сумки, похоже, пустые. Все ясно: он пришел сюда, чтобы их наполнить. Это вор-домушник, он, как и я, был неверно информирован и не ожидал, что в доме кто-то окажется. Однако по его виду не скажешь, что он слишком сильно этим расстроен; чувствуется профессионал, не теряющий самообладания в сложных ситуациях. Это мне совсем не нравится.
Эмма снова кричит, мужчина снова бьет ее по лицу, сильнее, чем в первый раз:
— Если нас услышат, я тебя прикончу, поняла?
Эмма кивает; она затихает, пытаясь справиться с эмоциями. Вот и ладно, пусть так себя и ведет. Все еще может и неплохо кончиться, лишь бы повезло…
— И девчонку тоже!
Мои кулаки снова сжимаются, на этот раз так сильно, что ногти едва не прорывают кожу на ладонях: зря этот тип стал угрожать моей внучке, не надо было ему этого делать.
Я бесшумно спускаюсь по лестнице; Эмма замечает меня, но я знаком велю ей молчать. Взломщик сидит на корточках перед Эммой спиной ко мне; я ступаю на цыпочках, попутно прихватываю у камина кочергу.
Еще два метра, и вот я уже стою у него за спиной; высоко поднимаю кочергу и на глазах у обезумевших от страха Ивуар и Эммы, изо всех сил бью типа по голове.
При соприкосновении с черепом взломщика кочерга производит точно такой же звук, как чайная ложечка, которой разбивают яйцо, к тому же это «яйцо» защищено вязаной балаклавой, так что звук получился приглушенный и несерьезный — несколько децибел, не больше.
Мужчина, даже не оборачиваясь, проводит рукой по голове, будто пытаясь согнать севшую на нее муху. Я бью снова, и снова — тот же результат: полное впечатление, что кочерга сделана не из чугуна, а из мха.
И тут я понимаю, в чем дело: Бог говорил мне, что в течение последнего часа человек не может ни ранить кого-нибудь, ни причинить кому бы то ни было зло.
Я мог бы бить снова и снова, сколько угодно, этот тип все равно ничего не почувствует. Значит, надо искать другой выход.
Кочергу вор не почувствовал, но он понимает, что за спиной у него что-то происходит: Эмма и Ивуар с изумлением и ужасом смотрят на меня во все глаза. Тогда взломщик оборачивается — не слишком быстро, просто, чтобы проверить, что там такое происходит у него за спиной, и, увидев меня в метре от себя, испускает вопль. Я не знаю, как реагировать, да у меня на это и времени-то нет: он уже бьет меня ногой в живот, отчего я отлетаю к столу.
— А ты кто такой, сука?.. Сколько вас тут еще, на этой сраной хазе?
Он поднимает с пола нож, которым только что перерезАл провод от торшера:
— Зарежу, курва…
— Зачем? Почему просто не уйти? В этом доме тебе нечем поживиться, тут нет ценных вещей, кроме, может быть, моих… эээ… часов, они там, наверху, в спальне, в тумбочке справа от кровати. В любом случае тут нет ничего такого, за что стоило бы убивать, поверь. Хочешь, чтобы до конца твоих дней у тебя на совести висело убийство? И все это ради нескольких бумажек и трех безделушек?