Маленькая Луна. Мы, народ...
Шрифт:
Техническая сторона работы также трудностей не предвещала. К счастью, все необходимые реактивы у него в запасе имелись. Видимо, не случайно в предшествующие несколько лет он аккуратно, пока еще не представляя зачем, придерживал для себя то одно, то другое. Теперь эта проблема была снята. А что касается всякого причудливого инструментария, почерпнутого в основном из книг, то здесь, вероятно, продолжал дуть тот же невидимый ветер. Во всяком случае заказ на зеркало необычной формы, который он сделал, хоть и вызвал у заведующего производством определенное удивление, однако был выполнен очень быстро, в самые сжатые сроки. Для этого не пришлось даже обращаться к Замойкису. Ну, а всякие мелочи вроде гнутых черных свечей или жаровня в виде чаши, где должна была перетапливаться смола, он, чтобы не затягивать время, изготовил
Наконец, в первых числах августа приготовления были завершены. В лаборатории, где и раньше все было впритык, не осталось теперь ни одного свободного места. Пространство у зашторенного окна заняло «зеркало Трисмегиста», вытянутое лепестком, а единственный «пятачок» у «Бажены» – массивный чугунный треножник с держателями для тех самых свечей. Чашу пришлось водрузить уже непосредственно на него, а чтобы не съехала – залить по дну эпоксидом. По крайней мере не свалится в неподходящий момент.
В вечер перед началом эксперимента он почему-то поехал к школе. Переулок был тих и пуст, как будто уже давно выпал из жизни. Фонари по случаю белых ночей не горели, и не горели окна, отражающие летнюю слепоту. Светилось только одно – все той же загробной обморочной синевой. Правда, никакой ящерицы в нем уже не было. Но и разглядеть, что там, внутри, тоже было нельзя. Просто – синюшная муть, просто – свечение, льющееся из неизвестных глубин.
Некоторое время он недоуменно взирал на него, а потом передернул плечами и отвернулся.
Утром он прежде всего покормил Гарольда. Кусочки мяса прилипли к кожистому черному телу и минут через пятнадцать всосались. Гарольд высунул «голову» из воды и радостно задышал. Затем быстро, но чрезвычайно тщательно он разомкнул работающие блоки «Бажены», сверяясь со схемой, которую наметил еще три дня назад, перемонтировал их, а затем нарезал разноцветные провода и, прижимая винтами, соединил в новом порядке. Получилось что-то вроде цветочного венчика: множество выгнутых лепестков, торчащих в разные стороны. Электромагнитный сердечник встал как раз напротив аквариума. Щелкнул тумблер, прогрелись контуры, обмотка по-рабочему загудела.
– Вот так, – удовлетворенно сказал он.
Далее были подсоединены многочисленные реле. Причем располагались они «букетом», чтобы не нужно было тянуться к каждому по отдельности. Он подозревал, что времени у него на это не будет. И наконец, поставлена была медная шина и на продольную тягу ее накинуты зубчатые пружинные клеммы. Схема таким образом была подсоединена. Это заняло у него всю первую половину дня. Зато когда он закрепил в верхнем контуре последний контакт, когда «прозвонил» все ветви и, чуть ли не перекрестившись, перебросил ручку рубильника в рабочее положение, когда, плавно поворачивая реостат, вывел на шину нужное напряжение, индикаторы, вспыхнувшие в полумраке, показали ему, что все сделано правильно.
– Вот так, – сказал он еще раз.
Следующие четыре часа ушли на то, чтобы приготовить необходимую «биохимию». Основные реактивы для этого он, разумеется, уже накопил, однако выяснилось, что самых обычных, которые используются почти каждый день, как раз и не достает. Он в свое время этим не озаботился. И потому сейчас систематически, полка за полкой, он опустошал громоздкие, со множеством отделений шкафы, вытянувшиеся в коридоре, без зазрения совести вскрывал кабинеты и рылся в личных запасах сотрудников, сортировал и взвешивал препараты, которые ему были нужны, растворял кристаллы в воде, с помощью «буферов» доводил до нужной щелочности или кислотности. Скоро весь его стол покрылся колбочками и стаканчиками. Баночки с реактивами, использованную посуду пришлось выставлять к плинтусам в коридор. Поскрипывали на линолеуме рассыпанные порошки. Серные запахи, будто из преисподней, распространялись по помещениям К счастью, день выходной, на кафедре никого. В распахнутых кабинетах, в аудиториях стояла затхлая тишина. Некому было прервать эту разбойничью вакханалию. Впрочем, никаких возражений он бы, конечно, не потерпел. Только не сейчас, не сейчас! Остановить его было уже нельзя. Даже Бизон, вдруг заглянувший на кафедру в неурочное время, это, вероятно, почувствовал. Глянул на раскуроченные шкафы – задумался, пошлепал губами. Препятствовать однако не стал, лишь проскрипел, поскольку надо было что-то сказать:
– Значит, работаете?.. А я вот тут зашел – посмотреть…
– Идея одна появилась, – сухо ответил он.
Более ничего не прибавил.
И Бизон в несколько обиженно покивал:
– Да-да, конечно, работайте… Не стану мешать…
Впрочем, топтался он за спиной недолго. Стукнула наружная дверь, щелкнул замок. Арик, взвешивающий фосфаты на торзионных весах, облегченно вздохнул.
Кажется, пронесло.
Только не сейчас, не сейчас!
К шести вечера «катализатор», собранный из промежуточных сред, был наконец приготовлен и поставлен на дозревание. Зажегся на термостате красный глазок. Риска на встроенном градуснике медленно поднялась до шестидесяти пяти. Большая часть работы была таким образом завершена. По этому случаю он даже позволил себе немного расслабиться: выпил кофе в подвальчике, окнами выходящем в узенький Тучков переулок. Никакого подъема он в эти минуты не ощущал: кофе был жидковат, а в подвальчике за день скопилась стойкая асфальтовая духота. Больше четверти часа там было не выдержать.
И не надо, подумал он, невидящим взглядом скользя по темноватому помещению. Не надо, не надо. В том-то и дело, что мне ничего больше не надо…
Ровно в девятнадцать ноль-ноль он вынул из термостата ванночку, наполненную «катализатором». Жидкость была темно-синяя и в полумраке лаборатории выглядела, как чернила. Он уже догадывался, что этот «катализатор» собой представляет. Мартин Фракиец когда-то изготовил его для умершего готского короля. «Пробуждаю сущее там, где его нет»… Резкий «химический» запах опять распространился по кафедре. Запершило в горле, и исказили мир выступившие из глаз слезы. Зато мозг очистился, будто его протерли кашицей из чистого льда. Минут двадцать он ждал, пока бурно дымящийся, горячий «катализатор» остынет, а затем осторожно, по каплям, слил его в угол аквариума. Чернильное облачко начало расплываться в воде. Гарольд, ощутивший его, сперва испуганно замер – и вдруг мелко-мелко, поспешно затрепетал боковыми пленочками. Они бились беспомощно, как крылья у мотылька. Арик чувствовал, что точно также, беспомощно, у него самого бьется сердце. К счастью, продолжалось это всего секунд тридцать. Гарольд быстро опомнился и всем телом упруго развернулся к «катализатору». Более того, он венчиком выбросил из себя псевдоподии и просунул их в облачко, видимо, чтобы не потерять ни одной его капли. Биение тонких пленочек прекратилось. Дрогнула и загудела та часть «Бажены», которая была смонтирована для работы. Медленно осветилась панель, свидетельствующая о готовности. Басовито, солидно, как шмель, зажужжал обмоткой сердечник электромагнита. Гарольд немного осел и чуть растекся по дну, на боках его вздулись продолговатые кожистые мешки.
Пора было произносить «формулу воплощения». Он повернул лепесток зеркала так, чтобы Гарольд отражался в нем целиком, укрепил в треножнике черные свечи, слегка заточенные наверху, и зажег фитильки, которые затрещали мелкими синеватыми искорками. Далее он раскрыл папку, специально положенную отдельно, и достал из нее листок, испещренный красными символами и строками. Диковато среди электроники и стекла звучали слова древнего заклинания… Четырежды тот, кто невидим, неслышим и неощутим… Трижды тот, кто нигде, никогда и ни в чем… Если Красный Пес войдет в храм, бог покинет его… Если Серый Пес войдет в храм, лишится своего достояния… Если Белый Пес войдет в храм, воздух станет огнем… Если Желтый Пес войдет в храм, то будет разрушен… Восхожу на Золотую ступень, ступень Солнца… Восхожу на Бронзовую ступень, ступень Ночи… Восхожу на Серебряную ступень, ступень Луны…
Он почти не слышал своего голоса. Воздух в лаборатории оживал, наполняясь то ли шелестом, то ли свистом. Пронзительно, будто расслаиваясь на волокна, заскрипела, перекосившись, деревянная тумбочка, задребезжали, подпрыгивая и покачиваясь, выставленные на поднос разнокалиберные мензурки, сами собой осветились вдруг некоторые шкалы «Бажены», а спиртовка внутри вытяжного шкафа сплюнула колпачок, зашипела и вспыхнула трепещущим язычком.
– Во имя того, кого нет… Силой того, кто никогда не был рожден… Духом всесущего, чье пребывание в мире есть свет и тьма…