Маленькая принцесса
Шрифт:
Она тихо глядела на него, стараясь не шевелиться. Одна крошка была гораздо больше других — собственно, это был кусочек булочки. Лежал он у самой табуретки, и крыс никак не решался к нему подойти.
«Наверное, хочет отнести семье, — подумала Сара. — Если я совсем не буду шевелиться, он подойдет».
Она затаила дыхание — и от осторожности, и от любопытства, а крыс, съев еще крошку-другую, подошел поближе, бросая искоса взгляды на большое, загадочное создание; и вдруг, смело схватив вожделенный кусок, мгновенно исчез в щелке.
«Так я и знала, это для детей, — подумала Сара. —
Примерно через неделю, в один из редких вечеров, когда Эрменгарда решилась прийти на чердак, Сара не открывала ей минуты две-три. В комнате было так тихо, что гостья подумала, не спит ли хозяйка. Но тут, к своему удивлению, она услышала, что та с кем-то ласково разговаривает.
— Ну, ну, Мельхиседек! — сказала она. — Бери-ка и иди домой, к жене и к деткам.
Почти сразу после этого она открыла дверь и увидела удивленную подругу.
— С кем ты говорила? — растерянно спросила она.
Сара улыбнулась и ответила:
— Обещай, что не испугаешься… и не закричишь, а то не скажу.
Эрменгарда чуть сразу не закричала, но сдержалась. На чердаке никого не было, а ведь Сара с кем-то говорила. Уж не с призраком ли?
— А оно… очень страшное? — спросила она.
— Некоторые их боятся, — сказала Сара. — И я сперва боялась, а теперь — нет.
— Это… привидение? — выговорила Эрменгарда.
— Нет, — засмеялась Сара. — Это моя крыса, то есть крыс. Его зовут Мельхиседек.
Эрменгарда прыгнула на кровать и подобрала ноги под ночную рубашку. Кричать она не кричала, но дышала тяжело.
— Ой, ой, ой! — приговаривала она. — Крыса!
— Так я и знала, что ты испугаешься, — сказала Сара. — А незачем. Я его приручила. Он меня знает и приходит, когда я зову. Ты все равно боишься посмотреть?
Сперва Эрменгарда, скрючившись на кровати, только прикрывалась рубашкой и шалью, но спокойствие Сары и рассказ о первом визите возбудил ее любопытство,’ и она не отвела глаз, когда Сара опустилась на колени у норки.
— А он не прыгнет на кровать? — все-таки спросила она.
— Нет, — ответила Сара. — Он вежливый, он вообще как человек. Ну, смотри!
Она тихонько засвистела — раз, другой, третий, и Эрменгарде показалось, что она колдует. Наконец из норки выглянула седоусая голова с яркими черными глазками. У Сары на ладони было несколько крошек. Она ссыпала их на пол, а Мельхиседек тихо и вежливо съел их. Кусочек побольше он деловито утащил в норку.
— Понимаешь, — сказала Сара, — это для жены и детей. Он очень хороший. Он ест только самые мелкие. Когда он уходит, я сразу слышу, как они там пищат от радости. Я различаю три голоса — когда пищат дети, когда жена, а когда он сам.
Эрменгарда засмеялась.
— Ой, Сара! — воскликнула она. — Какая ты странная! И хорошая…
— Да, я странная, — весело согласилась Сара.
— А хорошей я очень хочу быть. — Она потерла лоб худой, темной ручкой. — Папа всегда надо мной смеялся, но я не обижалась. Он тоже считал, что я странная, и ему это нравилось. Я… я всегда выдумываю… Без этого я бы жить не могла. — Она помолчала, оглядела чердак и тихо прибавила: — Здесь — не могла бы.
Эрменгарде, как всегда, было очень интересно.
— Когда ты о чем-нибудь говоришь, — сказала она, — оно как будто становится правдой. Вот и о Мельхиседеке ты говоришь как об отце семейства…
— А он отец и есть, — отвечала Сара, — как мы, люди. Он пугается, голодает… у него жена и дети. Откуда мы знаем, что он не умеет думать? И глаза у него человеческие. Потому я и дала ему имя.
Она сёла на пол, как обычно — обняв колени.
— И потом, — продолжала она, — он мой друг в Бастилии. Я всегда могу взять на кухне хоть корку, ему хватает.
— А тут Бастилия? — заволновалась Эрменгарда. — Ты всегда в нее играешь?
— Почти всегда, — ответила Сара. — Это легче всего, особенно, когда холодно.
В эту самую минуту Эрменгарда чуть не подпрыгнула, так удивил ее стук в стену.
— А это что? — спросила она.
Сара встала и произнесла торжественно:
— Узник из соседней камеры.
— Бекки! — воскликнула Эрменгарда.
— Да, — сказала Сара. — Если она стучит два раза, это значит: «Ты дома?»
И она сама постучала трижды, прибавив:
— А это: «Дома, все в порядке».
Стук раздался четыре раза.
— «Что ж, друг по страданью, — перевела Сара, — спокойной тебе ночи».
Эрменгарда себя не помнила от восторга.
— Ой, Сара! — шептала она. — Прямо как из книжки…
— Так оно и есть, — сказала Сара. — Все на свете, как в книжке. И ты, и я. И мисс Минчин.
Она снова села на пол и говорила до тех пор, пока Эрменгарда не забыла, что сама она — беглый узник, а тогда напомнила ей, что гостям нельзя оставаться в Бастилии на ночь, и надо потише вернуться вниз, к себе.
Глава X. ИНДИЙСКИЙ ДЖЕНТЛЬМЕН
Лотти и Эрменгарде было опасно ходить на чердак. Они никогда толком не знали, дома ли Сара, и не могли поручиться, что мисс Амелия не станет обходить спальни. Так что бывали они там редко, и Саре жилось одиноко. Внизу она страдала от одиночества даже больше, чем наверху. Ей не с кем было поговорить; когда же ее посылали за покупками, и она ходила по улицам — маленькая, замученная, с корзинками и свертками, с трудом придерживая шляпу и чувствуя, как промокли ноги, она становилась в толпе уж совсем одинокой. Раньше, когда она, принцесса, ездила в экипаже или гуляла с Мариэттой, люди вечно смотрели на ее веселое, светлое личико и красивые наряды — кто не залюбуется счастливым, ухоженным ребенком! Жалких, ободранных детей очень много, и они не так привлекательны, чтобы на них смотреть. Вот и на нее теперь не смотрели, даже не замечали ее. Она быстро росла и выглядела очень странно в своих старых платьях. Все дорогие вещи продали, а те, что остались, она должна была носить, пока не сносит. Иногда, проходя мимо зеркальной витрины, она даже смеялась, иногда — краснела и закусывала губу.