Маленький Большой человек
Шрифт:
Все — но только не Амелия. В тех же стеснённых обстоятельствах она умудрялась выглядеть королевой.
Она присела рядышком со мной на диван, скромно сложив руки перед собой, грациозно наклонила голову и сказала:
— Надеюсь, ваше путешествие оказалось плодотворным.
— Мисс Уэмсли, — говорю я ей, — только что мне сообщила, что ты выходишь замуж.
В её глазах на мгновение вспыхнул бесовской огонек, и я тут же добавил:
— Я совсем не возражаю. Полагаю, что ты выходишь по любви.
Поначалу Амелия скромно потупила взор, как её и учили, не скрывая, однако, торжества, но потом вдруг посмотрела на меня спокойно и прямо, не цинично, а по-деловому. И отбросив свой прежний надменный светский тон, говорит мне:
— Ты что, и в самом деле верил, что я тебе родная племянница? Потому ведь как, сам понимаешь, если да, то у меня, честно говоря, будет скверно на душе.
Сами знаете, можно прожить полжизни и ни разу так и не столкнуться с подобными вопросами людского бытия. Если все называть своими именами, то от полной определенности человеку станет только хуже. К примеру, знавал я горьких пьяниц, что протянули долгие годы единственно потому, что сами себе никак не признавались, что окончательно спились. Вы, небось, ещё тогда в самом начале, когда я только связался с Амелией, решили, что я и впрямь поверил в наше кровное родство, хотя доказательства-то были очень хлипкие, потому как девчонка в её положении наплетет клиенту с три короба, лишь бы он был доволен, а еще, небось, подумали, что прикидываться моей племянницей, занятие уж явно попроще, чем то, от которого я её отвадил.
И не то чтобы я всего этого не понимал. Но, послушайте, чёрт побери, я прожил такую жизнь, что всё же заработал себе право выбирать, кто мне родственник, а кто — нет. Всякий раз, как у меня складывалась какая-никакая, а настоящая семья, от неё меня отрывало какое-нибудь несчастье. И я постепенно свыкся с мыслью, что настоящих родственников мне иметь не суждено, и когда малышка Амелия стала набиваться мне в племянницы, я тут же решил, что так тому и быть, и не она, а это я должен благодарить судьбу, и это мне, а не ей повезло…
— Я ведь знала, — говорит она, — что тебе, как и мне, это нравится, но теперь у меня появился хороший шанс выбиться в люди, и кто его знает, когда ещё такой подвернётся? — Тут она берёт меня за руку и говорит, — Ей-Богу, мне бы очень хотелось, чтобы ты был у меня посажённым отцом. Понимаешь, мать моя сбежала, когда мне и двенадцати не было, с каким-то бродячим торговцем, а отец допился до белой горячки и через пару лет после того умер. Было это в Сент-Джозефе. И тогда я поплыла по течению. Ну, то есть, села на корабль. А один парень — он ходил в заведение Долли — бывало мне рассказывал про мормонов — вот откуда я знаю, как они живут.
Она улыбнулась — поверители, ей каким-то непостижимым образом удалось сохранить простодушную невинность улыбки.
Так вот, сэр, примирившись с тем, что мне суждено вскоре лишиться общества моей «племянницы», я почувствовал себя несчастным и одиноким, но то, что я коренным образом изменил её судьбу, возвратило мне душевное равновесие и я испытал едва ли не блаженство. Если уж мне не дано выбиться в люди, то хоть в этом случае я сумел устроить, если можно так сказать, благополучие ближнему. А о чём ещё остаётся мечтать?
— Амелия, — говорю тут я ей, — для того, чтобы испытывать родственные чувства, совсем не обязательно состоять в кровном родстве. Вот есть, например, у меня родной брат. Он торгует виски. Так он, представляешь, до того опустился, что виски настаивает на змеиных головах! Так вот мне на него, извини за выражение, глубоко наплевать. А всех, кого мне и впрямь довелось любить в этой жизни, я сам отбирал. По-моему, истинные родственные души разбросаны по всей вселенной, и среди них редко когда затешется какой-нибудь родственник. Вот в этом смысле ты мне родня, была и есть, а на остальное наплевать. И раз уж я люблю тебя как таковую, то и не собираюсь выдавать. Ну, посуди, какой же из меня посажённый отец! Уж лучше тебе на этой свадьбе сойти за сироту, тем более что ты сирота и есть. Ну, она, конечно, давай возражать — и мне от этого теплее стало на душе. Потому как если б и впрямь не любила она меня хоть чуть-чуть, то, небось, не захотела бы, чтоб я фигурировал на её свадьбе. Но я был неумолим. Теперь мне стало совершенно ясно, что моя старинная мечта выдать её замуж в хорошие руки, а затем по воскресеньям хаживать в гости и обедать за одним столом вместе с ней и её мужем, так и останется мечтой. Я ведь никогда не смогу корчить из себя ученого мужа, искателя древностей или кого-то там ещё — уж не знаю каких там небылиц про своего «дядюшку» наплела она этому сенаторскому сынку. Но через некоторое время я всё же понял, что не иметь никого со своей стороны на свадьбе для невесты, пожалуй, не дело, особенно если учесть, что такая свадьба, как эта, представляет собой значительное событие в жизни Канзас-сити — там будут, наверняка, лучшие люди города. И тогда я обещался, что так и быть, найду ей посажённого отца.
За помощью я обратился к Синьорине и, слава Богу, оказалось, что с ней как раз и живет один парень, который годится на эту роль. Вылитый джентльмен, хотя и слегка побит молью: козлиная бородка, седые бачки, лет пятьдесят или около того. Правда, был он алкоголик, но поклялся всеми святыми, что сумеет дойти до алтаря не шатаясь, вот только для этого ему необходима поддержка в виде небольшой суммы денег.
А ещё приобрел я для Амелии самый лучший свадебный наряд, а также полный гардероб, необходимый для дальнейшей супружеской жизни; а деньги, что остались, вручил ей как приданое. Но слов благодарности от неё я так и не услышал. Ни разу за все время нашего общения. Потому как она понимала, что поступает со мной без обмана и что мы квиты. Возможно, для женщины пройти через публичный дом не такая уж и плохая школа жизни.
Само венчание я наблюдал с хоров и тогда впервые увидел жениха — смотреть было не на что. Длинный, но хлипкий, в очках — в свои двадцать пять! А вот папаша его — другое дело — дядя крепкий, с квадратным подбородком и седыми, отливающими сталью волосами. Впечатление было такое, что старик с рук на руки сдавал Амелии этого парня.
Хахаль синьорины Кармеллы отработал свой гонорар блестяще. Взяв Амелию под руку, он продефилировал по проходу церкви настолько прямо, будто аршин проглотил. Кармелла же на церемонию не попала; видите ли, эта чета взяла себе за правило — чтобы постоянно кто-нибудь из них валялся в стельку пьяным дома. И в этот день был её черёд.
А вот Долли пришла и наблюдала с хоров вместе со мной. И любуясь счастьем, выпавшим на долю одной из её девочек, была растрогана до слёз и проплакала всю службу от начала до конца, хотя после окончания церемонии следов слёз на её густо напудренном и нарумяненном лице я не заметил. И когда новобрачные вышли из двери храма, и вокруг их кареты столпилась всякая чистая публика, и стала бросать рис в близорукое лицо молодого, то при этом Амелия стояла в общем-то с насмешливым видом. Долли налегла грудью на мой локоть и говорит:
— Да-а-а, свадьба что надо! Ну, что Короткие Ручки, пошли теперь ко мне, так и быть, возьмешь девчонку — за мой счёт. Авось найдешь ещё племянницу.
Держались мы в самой хвосте толпы с тем чтобы не смутить Амелию; а потом карета отъехала, и больше я малышку уже никогда не видал. Но в году эдак восемьдесят пятом или шестом, ей — Богу, провалиться мне на этом самом месте, раскрываю я как-то газету и читаю, что Грувер Кливленд назначил её мужа министром! Так что она в жизни и впрямь неплохо устроилась — из всех моих родственников одна-единственная… Потому-то я про нее и рассказываю.