Маленький Большой человек
Шрифт:
Вскоре после общего сбора у берегов Роузбад на борту «Дальнего Запада» состоялся большой тайный совет наших начальников. На совете присутствовали Терри, Кастер и Гиббон со своими штабами, а его результаты стали известны ещё до того, как кто-либо из них ступил на берег. Как всегда безукоризненно сработала солдатская служба взаимооповещения, а вот режим офицерской секретности оказался посрамлен… Впрочем, у солдат есть свои маленькие тайны, и я, конечно, не вправе их выдавать. Лично мне результаты совета доложил сержант Боттс.
— Наш план таков, — объявил он с таким видом, словно самолично принимал участие в его разработке. — Седьмой кавалерийский полк под командованием генерала Кастера поднимается к верховьям Роузбад и «завязывает» на себя индейцев, не давая им оторваться, вплоть до подхода основных сил. Если, паче чаяния, индейцев там уже не окажется, то надлежит, форсировав Роузбад, выйти в долину Литтл Бигхорн и таким образом завершить первый этап операции «Молот и наковальня» с тем, чтобы в дальнейшем, развернувшись на: сто восемьдесят градусов, взять на себя роль «молота» и погнать индейцев на наступающие части пехоты под командованием Гиббона и Терри, то бишь, на «наковальню». Тут-то, мы их, голубчиков, и прихлопнем!
— А если не прихлопнем?
— Как это? — не понял Боттс.
— Ну, если их, голубчиков, там уже нет? — усомнился я в добротности генеральского плана.
— Это как же?! — обиделся за начальников Боттс — План верный! Вот только… зная Кастера, я готов побиться об заклад, что никого он ждать не будет; а как найдет индейцев, так в драку и полезет!
От заклада я отказался, и Боттс удовлетворился тем, что на моих глазах осушил свою любимую флягу.
— А, впрочем, может быть, — сказал он, когда последняя капля, слегка помедлив, упала в его разинутую пасть, — очень может быть, что ты и прав. Может быть, Кастер и впрямь когда-нибудь станет президентом, и я этому даже не удивлюсь. Но с другой стороны… А что с другой стороны? Ах, да! С другой стороны, я точно так же не удивлюсь и тому, что индейцев на Литтл Бигхорн уже и след простыл: растаяли, испарились; сидят себе где-нибудь в горах и трубочку курят, — и плевать им на Кастерово президентство! А что — очень может быть! Индеец — не солдат, денег ему не платят, а потому воевать по-настоящему индейцу и смысла нет. Недаром на Уошито…
Вот то-то и оно, что так же, как сержант Боттс, почему-то считала вся армия: все почему-то были уверены, что Лакоты будут бегать и бегать — и так до тех пор, пока не попадутся в лапы тому же Кастеру, вопрос лишь в том, где, когда и при каких обстоятельствах (под «обстоятельствами» понимались собственные небольшие потери). Чего никто из нас в те минуты ещё не знал (а и знал бы, так не поверил!) — то было известие о самом настоящем поражении, что незадолго до этого разговора нанесли генералу Круку объединённые силы Шайенов и Лакотов.
В то самое время, как вы, наверное, догадываетесь, не было ещё ни радио, ни телеграфа, поэтому новости доставлялись адресату в лучшем случае галопом или рысью; иногда пешком, иногда ползком, а иногда — как это ни прискорбно — не доставлялись вовсе. И вот, пока мы строили наши планы и заключали пари о сроках окончательного разгрома Лакотов, они, как в результате выяснилось, отнюдь не собирались сидеть-дожидаться, пока мы придем их громить — они решили громить нас сами. Вопреки всем нашим прогнозам они почему-то не бежали от нас, а наоборот — взяли да обратили в бегство Крука. И даже при всем их наплевательском отношении к избирательской кампании Кастера, они уже приняли в ней самое деятельное участие!
Как оно всё случилось, не мог понять никто, а менее всех — «обиженный» генерал Крук. Но уж ему-то было точно не до логических построений — дай Бог ноги унести, и то ладно. На момент совещания он, собственно, этим и занимался: драпал почем зря или, говоря военным языком, «поспешно отводил войска на юг» — туда, откуда пришёл. Но обида была б ещё не обида, когда бы это позорище не проистекало у нас прямо под носом, а вернее — под носом у Рино, а именно: на том конце индейского следа, что обнаружили его разведчики, в верхнем течении Роузбад; там, куда уже намылилась двигать наша доблестная конница!.. Да, так к чему я завёл этот разговор про телеграф? Наверное, к тому, что война с Филадельфийской выставкой далеко не одно и то же…
Но вернемся к нашему совещанию. Ныне расплодилась такая куча писак, что если б их всех собрать, да в то время поставить под ружьё и в наш полк, то вся история, наверное, повернулась бы по-другому. Так вот, этот народ в один голос заявляет, будто тот совет на «Дальнем Западе» имел чуть не историческое значение, поскольку, значит, порешил судьбы многих людей и, соответственно, отразился на всей дальнейшей кампании. Наивный читатель может вообразить, будто и впрямь так оно и было, и этот совет действительно нарешал чего-то такого, чего не решилось бы и без него. Но я так скажу, что ерунда всё это, и если что-то происходило, то происходило само собой, помимо всякой говорильни; а если уж доискиваться до причин, то найдя одну, тут же натыкаешься на другую, а там еще, и ещё — и так, пока голова кругом не пойдет. Ну что, скажите на милость, помешало Рино взять да пойти по индейскому следу? Пошёл бы — и в самый раз: выручил бы Крука; вот Кастер, тот бы ни секунды не колебался! Ответ, казалось бы, ясен: Рино никогда с индейцами не воевал и даже сама мысль о том, чтобы обогатить свой боевой опыт за их счёт, представлялась ему настолько ужасной, что он предпочитал утопить её в виски прежде, чем она завладеет мозгами. Знал ли об этом Терри? Если не знал, то уж, наверное, догадывался! Отчего же он не отправил в разведку Кастера? Тогда Крук получил бы помощь, Кастер — индейцев, ну, а Рино достался бы кавалерийский скелет. А Рино, поскольку вечно пьян, ему ни холодно ни жарко, ему как с гуся вода, он этого кавалериста никогда и в глаза не видел! Казалось бы, все упирается в Терри, но у того свои соображения: он темечком чувствует колючий взгляд Гранта, против которого только что выступил, защищая своего не в меру правдолюбивого подчиненного. Так что и Терри ошибаться никак нельзя: он сам «между молотом и наковальней» — вот он и действует с оглядкой, наверняка и без риска, уповая больше на пушки и на индейское смирение, чем на быстроту маневра и военную хитрость. Итак, мы добрались до самого старика Гранта. А ему, оказывается, тоже несладко приходится: ему и о выборах надо думать, и конгрессменов утихомирить, и от индейцев житья нет, и от генералов голова болит, — а все из-за чего? Да братец насолил, что называется, и на первое, и на второе, и на третье! Ну, что стоило тому же Орвилу поменьше воровать — и тогда Кастеру не пришлось бы давать показания в Конгрессе и ссориться с президентом; президенту — коситься на генералов; генералам — оглядываться на президента, и… всем вместе разыгрывать одну карту. Но ведь и Орвил-то не мог иначе: не будешь брать — ещё неизвестно каких врагов наживешь! Вот то-то и оно… А Кастер вернулся с совещания мрачнее тучи. Кто-то из видевших его в те минуты, когда он направлялся к себе в палатку, потом говорил, что никогда ещё не видал генерала таким растерянным и удрученным, если не сказать — подавленным; генерал выглядел так, будто провёл на совещании не часы, а долгие годы, и вышел к людям уже глубоким стариком.
Да, с этим я не могу не согласиться! Пожалуй, вслед за мною уже многие стали отмечать эту генеральскую странность: казаться старше, чем ты есть на самом деле, точно так же, как до этого казался моложе. А впрочем, дело-то и не в том, что кажется: есть, знаете ли, такая порода людей, что долго-долго остаются молодыми — вплоть до самой старости, но в один прекрасный день старость так и обрушивается на них, падает, что снег на голову, в считанные мгновенья превращая цветущего вьюношу в согбенного дряхлого старца. Сдается мне, что к этой-то породе людей и принадлежал генерал Кастер. До самых тридцати семи он ходил в эдаких лупоглазых бой-скаутах или, вернее, «бой-генералах»: что ни поручи — все выполнит, честностью — так и светится; при этом не пьет, не курит, за дамами не волочится — ну, хоть картины с него пиши! И вот, нате вам — сломался… Что его поломало, не знаю и врать не буду — знаю только, что впервые я увидел его стариком в той заброшенной деревушке Лакотов, где он стоял в окружении солдат у скелета замученного кавалериста и… молчал. Много раз я возвращался в памяти к той никем не написанной картине! И каждый раз мне виделось одно и то же: серое старческое лицо, изборожденное глубокими чёрными морщинами; усталый опущенный взгляд; плотно сжатые губы и жалкий колючий кустарник на месте былого великолепия волос. От этой картины мне всякий раз становилось не по себе, от неё веяло холодом, но избавиться от неё мне всё равно не удавалось, и уже, как видно, не удастся до самой смерти. Но бывает со мной и так, что закрою глаза — и вижу совсем другую картину, и она кажется мне странно знакомой, хотя сам я наблюдать её никак не мог; эту картину я вижу глазами другого человека, а на ней — опустевший форт Линкольн, уходящая вдоль реки колонна и Кастер, машущий шляпой двум женщинам. На этой картине он уже пострижен…
Впрочем, Сын Утренней Звезды пока не считал себя побежденным старческими недугами. Неизвестно, как там в одиночестве, а на людях он хорохорился, что твой мальчишка. Во-первых, он отказался от великодушного предложения Гиббона усилить свой полк за счёт его эскадрона, а во-вторых, презрительно оглядев пушки, во всеуслышанье заявил, что таскать за собой лишнюю тяжесть его ребята не намерены, у них без того дел хватит. В этих пунктах он снискал горячее одобрение Боттса: сержант, как и другие солдаты, становился на удивление щепетилен, когда на карту была поставлена честь полка.