Малиновые облака
Шрифт:
Нет, Михаил тогда ходил не с «голым пузом», ходил в кожаной тужурке, в высоких сапогах, с револьвером на поясе. Высокий, стройный, с шапкой густых черных волос. Черные проницательные глаза были и добрыми, и строгими. Особенно они строжели, когда Михаил говорил на деревенских сходках речи. А говорил он складно, умно. Призывал народ объединиться в коммуну, поделить поровну хлебные запасы, создать единое на всех поле. Бедняки были рады, тут же записывались в коммуну, а крестьяне побогаче, кулаки, всячески упорствовали, стращали бедняков, выпускали
Отец Ануш держал собственный магазин и считался самым богатым человеком в деревне. Но, как и все деревенские богачи, не хотел дать дочери хорошее образование. Жизненное его понятие было простое: «Умеешь считать — и ладно. Лишь бы за прилавком не тебя обманывали, а ты…» Уже в пятнадцать лет отец доверял ей торговать керосином, солью, мылом и другими мелкими товарами. И кто знает, куда бы Ануш увела судьба, не случись на ее пути Михаила…
Однажды он зашел в магазин, когда за прилавком стояла одна Ануш. То ли выбрал такое время, то ли ненароком так получилось.
— Здравствуй, краса-девица! — поздоровался он громко и ласково. Ануш не ответила. Нис того ни с сего вдруг оробела, опустила глаза, щеки полыхнули жаром.
— Покупай чего надо и ступай своей дорогой, — торопливо проговорила она и отшатнулась от прилавка. — Ну чего уставился, кукла я тебе, что ли?
Ануш нарочно сказала это громко: вдруг да войдет отец и увидит их в магазине одних.
Михаил пристально посмотрел на девушку.
— Здорово же тебя запугали, милая! А я ведь не за товаром зашел, к тебе. Кончай-ка свою торговлю, пойдем погуляем. Есть у меня к тебе хороший разговор…
— Вот еще, придумал! — совсем растерялась Ануш.
— Пора кончать тебе с этой жизнью, — настойчиво повторил Михаил. — Чахнешь тут в своей лавке, свету не видишь. Разве так тебе, молодой, надо жить? Не хочу пугать тебя, но скажу прямо: вашу лавчонку скоро прикроем. Государственной она будет. И вообще на вчерашней жизни поставим крест. И ты мне в этом будешь первой помощницей…
У Ануш даже закружилась голова от таких уверенных и напористых слов Михаила. Нет, она не испугалась того, что отберут у них лавку — ей-то самой она была в тягость, — испугалась грядущих перемен. Она знала, чувствовала, что перемены эти близки. А потому не было у нее ни слов, ни сил возражать Михаилу, она покорно слушала его и желала одного — чтобы поскорее он ушел.
И он, догадливый, ушел, не стал настаивать на своем. Но именно с этого раза Ануш все чаще задумывалась над своим будущим, задумывалась над словами Михаила и подсознательно, пугаясь своих грешных желаний, ждала с ним встречи.
Такая встреча выпала нежданно-негаданно спустя неделю. С коромыслом Ануш шла к роднику, а там ждал ее Михаил. И испугалась, и обрадовалась она этой встрече. Михаил встал с камня, подошел к ней, застывшей в покорном ожидании, властно снял с ее плеч коромысло с ведрами и крепко-крепко поцеловал в горячие губы…
— Вот так мы с тобой и будем жить! — сказал он утвердительно и радостно.
А она стояла ни жива и ни мертва, стояла, точно завороженная, прислушиваясь к гулкому биению своего сердца. И ничего страшного не было, ничего не случилось. Только чувствовала, как горели обожженные поцелуем губы да истаивало в сладкой истоме тело.
Михаил зачерпнул в ведра воды, поставил перед Ануш.
— Теперь иди. Иди, милая, вечером буду ждать тебя здесь же.
Сказал так и пошел прочь. А Ануш еще долго стояла у родника и не могла понять — сон это или явь?
Весь день сна жила в каком-то тумане, за что ни бралась — все валилось из рук. На губах все еще горел поцелуй Михаила, грудь теснило его крепкое объятие, а ощущение близости с ним было настолько явственно, что ей казалось, будто она слышит его дыхание… И Ануш поняла, что и к ней наконец пришла любовь, первая и последняя. А раз так, то теперь ее ничто не остановит — ни бедность, ни угрозы, ни оскорбления. Теперь она все перенесет, все победит.
Вечером Ануш не шла, а бежала к роднику. Уж так получилось, но и лавку закрыть забыла. Бежала, чтобы поскорей видеть его. Она еще не знала, что вечером того же дня над ней разразится родительский самосуд, а если бы даже и знала, все равно бы вот так же бежала к Михаилу.
Он встретил ее радостно и приветливо. Энергично шагнул навстречу, крепко взял за плечи. Опять пристально, как тот раз, в лавке, посмотрел в глаза и… оглушил предложением:
— Ануш, переходи жить ко мне. Как жена. Отец твой никогда не даст на наш брак согласия. Так что решай. Если согласна, то пойдем в мой дом сегодня же…
Ануш перевела дыхание:
— Просто так… не обвенчавшись в церкви? Без родительского благословения? Нет, так нельзя! Мы никогда не будем с тобой счастливы!
— Церковь никогда никому не приносила счастья, — убежденно сказал Михаил, — это раз. Второе. Я — большевик, и негоже мне стоять перед попом. И третье — наш брачный союз мы закрепим в сельсовете как советские люди. Вот и все. Остальное от тебя зависит. Ну, что молчишь?
— Как это сразу, неожиданно, — простонала Ануш. — Все ты перевернул в моей голове! Нет, я все-таки должна подумать, посоветоваться… Не торопи меня, ради бога! Я решу, очень скоро решу, ведь мне… мне все равно без тебя не прожить…
— Ладно, подожду. Но я боюсь, очень боюсь за тебя, даже за эту встречу. Поэтому и говорю: переходи ко мне. Дома они тебе теперь не дадут житья. А я в обиду не дам…
На этом они и расстались.
Еще издали Ануш заметила, что в доме у них много народу. Тихо поднялась на крыльцо.
— Убрать с дороги надо этого голопузика! — услышала она злой голос отца. — Ишь куда протягивает лапы — к чужому добру! Убрать надо — и делу конец!
— Подожди — убрать! Больно быстрый! — встрял в разговор другой ятмановский богач, Тимоха, мрачный, нелюдимый мужик, густо заросший спутанной бородой.