Маловероятно
Шрифт:
Она встает и меняет местами фонари, теперь они светят мне прямо в лицо. Я даже не морщусь. Меня и так выматывает сидеть тут, в саду, с блокнотом.
— Это заявление, а не предложение мировой.
— В таком случае, я не принимаю это заявление и топчу твое «не предложение мировой», — со злостью отвечает она.
Я получаю извращенное удовольствие, зная, что задел за живое. Ненависть — самое похожее на любовь чувство, которое только можно выжать из недостижимого.
Мне тоже удалось ее расстроить!
Я поднимаю глаза, и наши взгляды
— Рано или поздно, но нам придется играть по правилам. Твой пижон завтра уедет, — фыркаю я.
— У него есть имя. — Аврора опускает камеру и недовольно смотрит.
Кен. Как пить дать, Кен.
— Да плевал я. — Не сводя с нее взора, я вжимаю ручку в страницу, пока она не начинает рваться.
— Каллум. — Она кладет камеру. — Его зовут Каллум Брукс.
Я дергаю плечом.
— А я слышу «пижон».
И царапаю мысль в блокноте.
Хватит быть такой красивой и настоящей и перестань вести себя так, словно ты у себя дома.
Это возможно?
Может ли она любезно просветить меня, чем я думал, когда разрабатывал этот план? Чего собирался добиться, кроме как протащить ее по дороге несчастий, по которой и сам прошел не одну милю?
Рори делает еще несколько снимков. Я покусываю кончик ручки. Не понимаю, как авторы так делают — как они изливают слова на равнодушную пластмассовую клавиатуру. Все это бесчувственно и безлико. Я могу писать только на бумаге. Сдается, Рори могла бы стать автором. Сдается, она могла бы писать с помощью макбука, прародителя всей стильной технозаразы. Мне тошно только при мысли об этом.
Да и вообще, с каких пор я перестал называть ее Авророй и снова стал звать «Рори»?
— У тебя есть макбук? — вырывается у меня.
Она качает головой, но не смотрит на меня, как на психа. Я всегда обожал это в ней.
— А что?
— Забудь. Итак, салфетки, — повторяю я.
Она вздыхает.
— Пустяки.
— Пустяк так пустяк, в противном случае его бы не существовало.
— Кто-то собирает подставки под стакан, открытки, марки. Я собираю салфетки. Ничего особенного.
Молчание.
Я смотрю в блокнот. Потом на нее.
— Просто кажется, это дикость какая-то, ведь у меня сложилось впечатление, что ты меня ненавидишь.
Она перестает смотреть на сделанные снимки. Сводит брови.
— Зачем мне ненавидеть тебя?
Действительно, зачем.
Зачем?
Я миллион раз задавал себе тот же вопрос, размышляя, не купить ли билет в Америку, не отправить ли ей билет в Ирландию, не вырвать ли из груди собственное сердце
— Тогда я не ненавидела тебя, — шепчет она. — Но теперь начинаю.
Она смотрит мне в лицо, напоминая, почему я не могу отпустить ее даже после того, как мой мир разбился вдребезги. Некоторые люди возвышают тебя, а некоторые тянут вниз. А Рори? Она тянет меня в разные стороны и рвет на части.
Я вспоминаю о Кэтлин.
О наших семьях.
О своем главном обязательстве, которое к Рори никакого отношения не имеет.
Рву бумагу и сминаю ее.
— Погоди-ка, дай сделать снимок. — Аврора движется в мою сторону, но слишком поздно. Я бросаю бумагу в рот и проглатываю. С горящими глазами она останавливается. Оранжевое свечение от обилия свечек делает ее похожей на ведьму из средневековья.
— Ты сумасшедший, — шепчет она.
Я знаю.
Записываю другое предложение.
Куда бы ты ни взглянул, везде жизнь. Даже в неодушевленных предметах. И в смерти тоже.
— Подойди, сними это.
— Твои отредактированные мысли? — Она качает головой. — Нет, спасибо.
Аврора Белль Дженкинс меня ненавидит.
Но ненависть всего лишь слово.
А я намерен доказать, что ненавижу ее гораздо сильнее.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Наши дни
Рори
Первые лучи солнца окрашивают небо в лиловый цвет и падают на Мала, подчеркивая идеальные изгибы и грани его лица.
Я делаю еще одно фото. Он мало пишет, но я здесь не для того, чтобы отслеживать подвижки в его работе или отсутствие оных.
Понятия не имею, какую часть из этих снимков Райнер задействует для вебсайта, обложки альбома или документального репортажа. Не знаю, какие у него вообще задумки по поводу этого проекта. Но мне не терпится загрузить отснятое в компьютер и начать работу. Я хочу рассматривать лицо Мала в одиночестве. Не желаю, чтобы он оказался осведомлен, какое впечатление производит на меня его внешность.
Я встаю и обхожу двор в поисках следующего идеального ракурса. Мал в своем прежнем стиле уже десять минут болтает о песне «Ironic» Аланис Мориссетт.
—… в ее примерах буквально не было настоящей нелепицы. Особенно с мистером «Веди себя осторожно», который боялся летать и все-таки погиб в авиакатастрофе. Это не ирония. Ладно бы он умер в автокатастрофе. Вот это и есть определение иронии. Выражение, которое стилистически дает обратное значение. Что, несколько человек сели работать над песней и никто — ни одна живая душа — не потрудился объяснить ей, что в песне нет ничего ироничного? С другой стороны, думаю, самая большая нелепица в том, что она написала песню об иронии, в которой нет ничего ироничного.