Маловероятно

Шен Л. Дж.

Из сотен песен получились тысячи, а тысячи песен стали каким-то образом сильнее меня самого. Как монстр, что еженощно поджидал в шкафу. Каждая песня превратилась в демона, а демон алчно желал моей крови.

Я истекал кровью на бумагу, пока не заканчивались слова. И все же продать их не мог. Не мог, потому что не хотел менять образ жизни. Не хотел становиться важным, известным и богатым (я на это не рассчитывал, но рисковать тоже не собирался). Я не хотел якшаться с Эштоном Ричардсом и ему подобными. Хотел петь на улицах до самой смерти, возвращаться

в свой тесный домик и жить, не гоняясь за вдохновением, — чтобы сама жизнь меня вдохновляла. Чтобы мое искусство не произрастало из нужды прикупить дом побольше, машину подороже или отложить деньги в банк. Я пел, потому что хотел. Такую роскошь не каждый артист мог себе позволить. Сыграло на руку и то, что я никогда не был меркантильным человеком.

Но потом произошло несчастье.

Кэтлин умерла. Но до ее смерти была целая череда операций, ради которых из Швейцарии и Америки пришлось пригласить специалистов. Стали накапливаться медицинские счета. Моей маме и Элейн, матери Кэтлин, понадобилось новое жилье. До хрена всего надо было купить, оплатить. Стало казаться, будто мир загоняет меня в угол, из которого выбраться не получится.

Поэтому я продался.

Я снял оковы со своих демонов и продал их другим под видом домашних зверушек. На этих демонов нацепили поводки, добавили им веселые мотивы и выпустили в народ в качестве хитов.

Я продался, предаваясь мечтам, что Рори услышит, поймет, увидит связь и найдет меня.

Эдакая глупая ребяческая надежда. В вымышленном пропащем персонаже она бы восхищала, но в себе я ее презирал. Впрочем, велика ли вероятность, что Рори не разгадает недвусмысленные слова?

«...летний дождь на Друри-стрит. Я дурак, раз решил, что могу тебя остановить».

«...ты спросила под звездами, верю ли я в бога. Иногда нет, иногда да, но теперь все кончено, так что никогда».

«По ту сторону океана живет девушка, сотворенная из зефира, цианида и блестящей росы».

Потом я подумал: возможно, ей не посчастливилось послушать эти крутые, черт бы их побрал, хиты десятилетия, потому что она не любит радио, телевидение, ютуб и западную культуру.

Но я дал себе обещание не горевать, узнав к тому же, что на деле Рори не отправляла мне снимки и письмо. Может, она и написала гадкие слова на обратной стороне фотографий — ладно, пусть так, это ее почерк. Но она не рассчитывала, что я их увижу. И прочту.

А вот вопрос аборта еще для меня загадка. Хочу узнать у Рори, правда ли это вообще, но тем самым развяжу Третью мировую войну между ней и ее матерью. Хоть я и считаю Дебби Дженкинс дрянью — и поверьте, я вообще о ней стараюсь не думать, — но не хочется, чтобы Рори ненавидела свою маму еще сильнее.

Слышу стук в дверь и продолжаю лежать, глядя в потолок. Если это Ричардс пришел потрахаться, то его ждет разочарование. Удалось притвориться, что меня завел поцелуй с мужчиной, но это не так. Нет, в целующихся мужчинах нет ничего странного, но меня подобное не заводит.

Я просто знал, что Рори психанет, и хотел трахнуть ей мозги до того, как уложу в постель.

Кстати, о слове на букву «С». Рори наверняка дает сейчас пижону в попку, откупается за то, что позволила мне целовать ее несколько минут кряду. Я бы не удивился, если бы от одного такого поцелуя она (наверное) снова залетела.

Бум-бум-бум. В дверь стучат со всей силы.

Я тяжело вздыхаю, поднимаюсь с матраца и доползаю до двери. Почему в отелях нет глазка в дверях? Что за фигня? Недовольно распахиваю дверь.

На пороге стоит Рори с опухшими глазами, с красным носом. Она плакала, и я бы притянул ее к себе и крепко бы обнял, но мне нужно знать, зачем она пришла, что вообще между нами происходит. То она не противится, когда я пихаю в нее шоколадный батончик, то совершенно оправданно злится на меня. Возлагать слишком большие надежды — верный способ разбить себе сердце. И я говорю не о частичном переломе. Мое сердце разлетится на мелкие осколки, если Рори решит бросить и меня, и Каллума.

Мужчины с Марса, женщины с Венеры, а Рори с Плутона — далекая, непостижимая и совершенно непохожая на всех нас, вместе взятых.

Я жду, что она что-нибудь скажет. Желательно, если пижон наконец понял намек, собрал свои сумки от кутюр и свалил домой, где найдет себе обколотую ботоксом подружку, которая разделит с ним его ценности. Все сразу.

Кстати, чтобы заполучить Рори, я много гадостей натворил, и список впечатлит любого, кто не мнит себя психопатом, но сегодняшний поцелуй у него на глазах сюда не входит.

Мы оба потерялись в том поцелуе. И оба нашлись.

Рори стоит в коридоре.

Я — в номере.

А между нами незаметная, но существенная дистанция, и мне очень нужно, чтобы Рори осмелилась ее пересечь.

— Где сейчас салфетка? — переминаясь с ноги на ногу, она шмыгает носом.

Я опускаю руку в задний карман, где всегда храню салфетку, и протягиваю ей. Сколько раз я представлял эту картину. Меня поглощали триумф и уверенность. Но на самом деле чувствую себя… смертельно жалким.

Потому что до сих пор таскаю салфетку. Всегда. При себе. С собой.

Рори влетает в номер и ногой захлопывает дверь. Я жду, что будет как в кино: немного позднее, чем хотелось бы, но она понимает, что я ее единственный, и теперь нас ждет пятьдесят оттенков всех поз из Камасутры.

Но все происходит иначе.

Она налетает на меня, обхватывает руками за плечи и начинает рыдать. Рори не плакса, поэтому я обнимаю ее и целую в лоб, укрывая от остального мира. Если безмозглый бойфренд захочет вернуть Рори, пусть для начала попробует вырвать ее из моих объятий.

— Все кончено, — шепчет она мне в плечо.

У меня в груди полный раздрай. Сердце болит за Рори, но трепещет от радости за меня. Футболка мокрая от ее слез и соплей. Рори всю трясет от горя, и мой первоначальный триумф сменяется ужасом.