Маловероятно
Шрифт:
Тепло.
Я всегда находила в уличных исполнителях некую меланхолию. Ведь люди проходят мимо, не слыша их музыку, их искусство, их страсть. Но сейчас именно этот парень никого не замечает. Роли поменялись. Зрители готовы есть с его ладони. Все женщины под сильными мелодичными чарами. Малаки как Гарри Стайлс: девушки мечтают затащить его в койку, а старушки — усыновить. Мужчины испытывают противоречивые чувства: нетерпение, раздражение и зависть. Это заметно по тому, как они притоптывают ногами, смотрят на часы и, подталкивая, уводят
Песня заканчивается, Малаки Доэрти медленно открывает глаза и смотрит прямо на меня, будто знает, что я здесь. Будто видел меня закрытыми глазами. Растерявшись, я, понукаемая желанием сделать хоть что-то, просто кидаю купюру в его гитарный чехол и отвожу взгляд, с ужасом осознав, что бросила те пятьдесят евро, что дал его дедушка. Люди вокруг шепчутся и присвистывают. Думают, что я сделала это умышленно. Чувствую, как пылает лицо. Он наверняка считает, что я хочу с ним переспать.
Хочу ли я? Наверное. Но стоит ли ему знать? Черта с два.
Слишком поздно забирать деньги, потому что иначе я буду выглядеть чудачкой. А между чудачкой и девицей легкого поведения предпочту прослыть последней.
Сгорая от стыда, я делаю шаг назад. Малаки наклоняется, хватает меня за запястье и тащит на себя. По венам мигом распространяется волнующий жар. Я охаю.
Смотрю вниз на свои ботинки, но парень, присев, заглядывает мне в лицо и ухмыляется.
— Есть у вас пожелания, баронесса Ротшильд? — протяжно спрашивает он.
«Можно забрать деньги? Мне нужно угостить тебя выпивкой, чтобы ты рассказал о моем отце». Добрым, но, честно говоря, безумным взглядом пытаюсь передать эти намерения.
— Ничего не могу придумать. — Кошусь в сторону, притворяясь невозмутимой, а втайне мечтаю провалиться сквозь землю.
Есть плюс — я больше не думаю о своем мертвом отце. Вот и прогресс намечается.
— «Копакабана»! — поступает предложение.
— «Девушка из Кавана»! — кричит кто-то другой.
— «Член в коробке»!
Малаки оглядывает толпу и смеется. В ту же секунду, как он отводит взор от моего лица, у меня словно отбирают тепло. Однако его раскатистый смех горячим воском ощущается в животе.
Он выпрямляется.
— Что за звонкий болгарин это предложил?
Парень в зеленом берете и оранжевом твидовом пиджаке поднимает руку и машет.
— Не болгарин, а англичанин, — самодовольно усмехается он.
— Господи, еще хуже, — невозмутимо заявляет Малаки, и все заливаются смехом.
Я пользуюсь передышкой, чтобы замедлился пульс, и улыбаюсь вместе с остальными. Ха-ха, как смешно.
Малаки возвращается на место и перекидывает через плечо ремень от гитары. У него стройное, но мускулистое тело человека, работающего не в зале, а на поле. Малаки показывает гитарой на меня, и все поворачиваются в мою сторону.
— Я не в восторге
Он начинает играть. Может, потому что я пристыженная, ранимая и грустная, но капитулирую перед звуками его мелодии, закрываю глаза и отпускаю все плохое. Мне кажется, что эта песня оригинальная, потому что слова незнакомы. Слишком хорошие, чтобы быть хитом. Он поет совсем иначе, чем пел «One». Каждое отдельное слово прорывает ему плоть. Волдырем, шрамом, ожогом.
Слабость, ненависть, страсть,
Я бы хотел согреть твою душу пламенем,
В комнате, полной потерянных девочек и скверных несчастных мальчишек,
Ты найдешь меня, окунешь в лед и заглушишь белым шумом.
Хочу видеть мир твоими глазами и влюбиться,
Но больше всего на свете боюсь, что тебя не существует,
Потому что в моей сказке нет красавицы,
Только одинокое печальное чудовище.
Я двигаюсь, хотя этот парень даже не дотронулся до меня, и чувствую его прикосновения, хотя он даже пальцем меня не задел. Его дед прав. Малаки — проблема.
Зрители так притихли, что я начинаю сомневаться в том, что все это происходит на самом деле. Перестаю покачиваться и открываю глаза. С изумлением вижу, что вся улица смотрит на него. Даже официантки в ресторанах и кафешках стоят на пороге и с восхищением слушают его голос.
А что Малаки? Он смотрит на меня.
Я подхватываю камеру и делаю фото, как он поет.
Закончив, Малаки делает легкий поклон и ждет, когда стихнут аплодисменты и выкрики. Он игриво шевелит бровями, не сводя с меня глаз, словно обещает, что мы переспим. Это глупо, потому что мне восемнадцать и я не сплю с кем попало.
Пока я спала только с одним человеком — с выпускником Тейлором Киршнером, потому что мы долго встречались и не хотели уезжать в колледж, неся бремя неудобной девственности.
Но Малаки я верю. Мы переспим.
Верю, потому что он как раз такой. Таким, полагаю, был и мой папа. Совершенно безбашенный, духовно страдающий, морально надломленный Ромео, который с вашего позволения ломает кровати, сердца и силу воли. Без злого умысла. И не потому что хочет. Просто ничего не может с собой поделать. Он рушит все на своем пути. Этот недооцененный, красивый и гениальный парень наделен талантом, о котором никогда не просил, но он умело им пользуется. Его дарование, обаяние и красота — оружие, и в эту секунду оно направлено против меня.