Маловероятно
Шрифт:
Моя стоила мне целой жизни.
Безусловно, я люблю свою дочь. Но именно поэтому я поступила именно так и не иначе.
Я незаслуженно очутилась в такой ситуации. Мать-одиночка с вечными задержками по оплате счетов и без возможности прокормиться. Я долгие годы зациклилась на этой несправедливости, когда заступала и уходила с ненавистной мне работы в аптеке, брала двойные смены и оставляла Рори на шестнадцатилетнюю няньку, временами забывавшую ее покормить. К несчастью, это единственная няня, которую я могла себе позволить, поэтому перед тем как
Чтобы обеспечить нам крышу над головой, я совершала поступки, которым не горжусь. Мои родители оказались не в восторге, узнав, что за рубежом я залетела, и уж точно не собирались предлагать мне помощь, тем более приютить у себя. На деле они сказали так: «Юная леди, дальше ты сама по себе. Собирай вещи и уезжай, или мы сделаем это за тебя».
Когда Рори было три года, они умерли с разницей в несколько месяцев, так что им даже не довелось увидеть, какой замечательной девушкой она стала. Как у нас все хорошо. Как мы справились с трудностями.
В день, когда они сказали, что отныне я нежеланный гость в их доме, я поклялась, что у Рори будет все, чего не было у меня.
Что именно я делала, чтобы прокормить нас? Вернее, чего я не делала?
Я брала двойные смены, по выходным драила кухонные полы в забегаловке, пока Рори висела в слинге, кемарила и время от времени таращилась своими умными внимательными глазками. Если у меня не было смен или халтуры, я стригла и красила женщин у себя дома. Я установила правила, что краску для волос они должны принести сами, чтобы мне потом не пришлось отвечать за оттенок. А чаевые были обязательными, потому как из-за фена траты на электричество буквально вздулись.
Я ходила на свидания с мужчинами, которые мне не нравились, и получала почасовую оплату. Извлекала пользу из своих убийственно длинных ног. Я просто была их спутницей на вечер, но по каждому возвращению домой меня тошнило в ванной, пока дочь мирно спала рядом с моей кроватью. Не знаю, что бы я делала, если бы Рори самой когда-нибудь пришлось искать способы прокормить ребенка, обеспечивать его молочной смесью, одеждой и медицинской страховкой.
Я помню тот день, когда начала курить. Это случилось через год после того, как я сбежала от Глена, Рори было два годика. Я уложила дочку спать и шмыгнула в крошечную примыкающую ванную. Я посмотрела в зеркало, украшенное старым кафелем тошнотно-зеленого цвета, и поразилась темным кругам под глазами.
Мне захотелось плакать.
У меня вся жизнь была впереди, но красоту свою я растеряла. Через несколько месяцев мне должно было исполниться всего-то двадцать один год. Все мои друзья встречались, учились, развлекались или сосредоточились на увлекательной карьере, а я либо работала, либо умоляла Рори перестать плакать.
Я хотела сделать что-то для себя — что-то вредное, но приемлемое. Алкоголь даже не рассматривался. Я видела, что он сотворил с Гленом. Поэтому я снова проверила Рори (она спала) и улизнула в ближайший
От первой сигареты затошнило.
Вторая меня успокоила.
Я никогда не пыталась побороть эту привычку. Такой я выбрала способ послать мир к чертям собачьим.
Что касается письма, которое я отправила Малаки… что ж.
В тот момент я была прекрасно осведомлена, что Ирландия не подходит девушкам из семьи Дженкинс. Я сбежала, после чего отца моего ребенка арестовали, а потом кинули в тюрьму. В Толке меня все презирали, а Рори ненавидели за компанию. Каждый раз, когда моя дочь говорила о Малаки, он напоминал мне Глена.
Музыкой, гитарой, сочинением песен, шармом, алкоголем, раздражающей взбалмошностью, головокружительным романом и способностью сводить женщин с ума. Я приходила в ужас, а он, конечно, был всего лишь фазой — первым по-настоящему классным парнем, которого она встретила.
В том письме я солгала лишь наполовину. Я рассказала ему правду о мыслительном процессе беременной восемнадцатилетней девушки. Я соврала лишь насчет личности.
Ему писала не Рори, это была я.
И я не избавлялась от ребенка, я его оставила.
Не то чтобы я не думала об аборте в то время. Я даже записалась на прием. Но придя в клинику, где время шло с черепашьей скоростью, а каждый «тик-так» плетью проходился по коже, и пролистав памятку, я поняла, что не смогу на это пойти.
Не с ней. Не со мной. Мы пройдем через это вместе.
Потом она получила шрам.
Конечно, я хотела, чтобы она прятала его или удалила. Но пластической операции позволить себе не могла. Я ненавижу его, понимаете? Вот в чем правда. Шрам стал извечным напоминанием, как я подвела свою дочь. Мне не удалось уберечь ее от собственного отца, даже если все, до рвотных масс пьяницы, предвещало беду.
Добрые люди спрашивали, почему я не рассказала Рори всю историю. А какую пользу принесла бы это правда? Проще было не портить ее невинную душу, отправлять отцу Доэрти подарки, которые тот пересылал ей обратно, и притворяться, будто отец Рори любит ее, присутствует и участвует в ее жизни. Неужели я должна была рассказать, что из-за нас его посадили в тюрьму? Неужели я должна была снова травмировать дочь, прежде чем она научилась писать собственное имя?
Пусть думает так, как хочет.
Что Глен был вроде героя, которого она сильно любила.
Она и так считала меня жалкой. Поэтому я набрала еще несколько жалких очков. Велика беда.
Я лишь хотела защитить свою дочь.
Спрятав письма.
Велев Малаки оставить ее в покое.
Конечно, некоторым людям тем самым я доставила неприятности. Я явно зашла слишком далеко. Большинство родителей на моем месте скорее всего просто оставили бы без ответа письма Мала. Или вообще бы их не открывали. Но я-то думала, что спасаю ее.
И сделаю все возможное, чтобы помочь ей.