Мальтийское эхо
Шрифт:
Гроссмейстер взял в руки крест — мальтийский восьмиконечный крест; четыре направления — это четыре главные христовы добродетели: благоразумие, справедливость, сила духа и воздержание. Восемь концов — это восемь заповедей блаженства, которые дал Христос в Нагорной проповеди.
«Я прожил достойную жизнь, я следовал этим заповедям, мне нечего стыдиться», — думал ля Валетт.
«Но достичь всех высот и всех глубин христова учения я не могу, это могут лишь единицы, редкие святые отцы…».
«Я же монах и воин, честно несущий службу. Я сторожевая собака Веры!»
От этой последней мысли, этого нечаянного сравнения, великого магистра обожгло. Совсем недавно он слышал вопли янычар и башибузуков: «О, Аллах, мы твои верные псы! О, султан, мы твои верные псы войны! Мы умрем во имя Аллаха, во имя султана!»
«Так ли уж сильно отличается благородная сторожевая собака от вечно голодных, бродячих злющих псов, жаждущих одного — отобрать, загрызть, сожрать!? По ситуации», — заключил гроссмейстер.
«И нашел ли я блаженство? То, о котором говорил Христос. Да, были радости от побед, от познания, от упоения в бою. Но ведь есть другое блаженство, простое, человеческое — любовь, материнство, отцовство. Даже в браке может быть блаженство, как и есть высокий смысл. Ты, рыцарь, этого лишен, ты — человек Долга!»
Ля Валетт вспомнил несколько противоречащих одна другой фраз из Библии о женщине и браке. Больше ему сейчас понравилась цитата: «Жена в утешение дана», в которую он добавил с улыбкой слово «воину». Потом ухмыльнулся и сказал иронично вслух: «Хотя, вряд ли…»
Постепенно мысли великого магистра становились все тяжелее и беспокойней: «Оливер! Мужественный, хладнокровный рыцарь! И остроумный, и как много знает. И лично добровольно полезет в логово врага, коварного врага! Все ли они предусмотрели в плане с добычей Укладки?». Ля Валетт вдруг сообразил, что неплохо было бы оставить в условленном месте доспехи рыцаря, чтобы собаки не поранили сэра Старки. А туркам он может объяснить, что сам спрятал их специально, чтобы иоанниты приняли его за своего. Нужно предложить Старки.
И план сработал! 18 июля эта авантюрная затея дала стопроцентный результат! Без сбоев, по плану, как «по маслу». Уединившись в резиденции магистра, они поочередно бережно брали в руки и рассматривали золотую шкатулку, весьма тяжелую. На одной поверхности — двенадцать закругленных углублений, будто для укладки перепелиных яиц. На другой набита перевернутая звезда в круге — знак Сатаны. В углу еще знак — перевернутый крест.
— Вы помните, Оливер, Святой Петр был казнен на таком кресте? — сказал ля Валетт.
— Он сам зачем-то захотел этой именно казни. Давайте попросим благословения у Св. Петра и откроем шкатулку!
Старки перекрестился и осторожно открыл крышку. Там лежали в беспорядочном виде двенадцать камушков из слоновой кости, напоминающие по форме «кубики» со скругленными углами и ребрами. На каждом «кубике» на всех шести гранях нацарапаны различные, но повторяющиеся знаки.
— Сэр Старки! Вы — истинный рыцарь, вы — герой! Вашу заслугу трудно переоценить! — торжественно сказал магистр.
Старки молча поклонился и ничего не сказал. Он вдруг почувствовал, что руки, только что державшие шкатулку, стали будто обожженными.
— Поезжайте срочно в Рабат, — продолжал гроссмейстер, — и положите шкатулку в тайник, вместе с Пергаментом, — пауза, — теперь мы из гончих собак должны обратиться в сторожевых!
Старки вскинул резкий нелицеприятный взгляд на ля Валетта.
— Слушаюсь, гроссмейстер.
Оливер обернул шкатулку черной тряпкой из плотной ткани, положил в кожаную плечевую сумку. Волнение все еще переполняло обоих. Нечасто смертный прикасается к таким предметам!
Великий магистр внимательно смотрел в глаза сэру Старки, не решаясь, видимо, о чем-то его спросить.
— Дорогой Оливер. Вам, вижу, не понравилось мое сравнение с собаками?
— Вы правы, магистр. Не понравилось.
— И все-таки. Пусть вам не покажется странным, но я намедни предавался разного рода философским размышлениям.
— О собаках?
— И о собаках, и о людях. Разных, совершенно разных. Например, о женщинах. Да, да, не улыбайтесь! В мире распространяются новые идеи. Гуманистические. Например, о идеале женской красоты.
Сэр Оливер Старки все выше в удивлении поднимал брови.
— Мир многообразен. Рождаются новые философские учения, в искусстве происходит необыкновенное Возрождение. В христианстве происходит Реформация. Этим новым реформаторам не нужны ни монахи, ни ангелы, ни иконы. Только внутренний нравственный закон! В моей Франции Екатерина Медичи борется с кальвинистами, в вашей Англии набирает силу англиканская церковь. Опять внутри христианской Веры назревают серьезные расколы.
— Мы служим Папе. Мы монахи-воины. Если не уметь держать поводья, лошадь понесет, а табун взбунтуется. Если не будет рыцарей, умеющих держать меч, могут погибнуть любые гуманистические идеалы.
— И все-таки, в истории люди будут чаще вспоминать Лоренцо Великолепного, мецената и покровителя Высокого искусства, чем Сулеймана Великолепного.
— Смотря какие люди. Вы сами изволили сказать, что люди разные, очень разные, — лицо Старки стало печальным.
— Простите, я заговорил вас, Оливер. Ступайте!
Мустафа-паша предпринял новую тактическую операцию, отправив в конце июля тысячу самых опытных янычар на десяти лучших судах в обход форта, с юга. Он понял, что с Укладкой его «обвели вокруг пальца», и боялся гнева султана. Без победы нечего думать о возвращении в Стамбул: там ждет страшная, позорная казнь. Но ля Валетт снова обхитрил его, оставив именно с южной стороны форта замаскированную батарею. Подпустив врага поближе, рыцари открыли огонь из всех орудий, и девять из десяти судов мигом ушли на дно, забрав с собой 800 отборных султанских воинов. Адмирал Пиали пригрозил Мустафе, что непременно доложит обо всем султану. У Мустафы на подобный случай было три обычных выхода: зарезать Пиали, подкупить его или сочинить что-то в свое оправдание. Лучше, конечно, первое.