Малыш: мамино счастье
Шрифт:
Она затравленно посмотрела на меня, как будто ждала, что я отвечу. А я не знала, что сказать. Легко осуждать мать, ударившую ребенка. Это так просто – судить человека за явный проступок. Но ведь покаяние, искреннее, мучительное, разве не дает оно право на прощение? Неужели даже признав ошибку, раскаявшись, нужно и дальше жить со сжатым сердцем и чувством вины?
– И долго это длилось? – спросила я.
– Полгода. Может, чуть меньше. Не каждый день, конечно. Несколько раз в месяц меня накрывало.
– А потом?
– Потом я поняла, что, если не остановлюсь, потеряю сына. Он уже стал меня бояться. И никакие поцелуи и объятия не растворяли этот страх. Натворит
Она замолчала. Я посмотрела на Сережу, который катался на качелях и радостно кричал: «Мам, смотри, я лечу-у-у». Замечательный мальчуган с длинными ресницами и ямочками на щеках. Не задира и не драчун. Такой восторженный ребенок, который смешно опекает двухлетнюю сестру и безумно привязан к маме. Почему она считает, что покалечила его?
– Мы все не без греха, – наконец, ответила я. – Но вы с Сережей так сильно любите друг друга. Он тебя давно простил. Я знаю, что очень сложно прекратить винить себя. А забыть такое вообще невозможно. Но надо перевернуть эту страницу и жить дальше. Нельзя, чтобы случившееся давило на ваши отношения, омрачало их. Наверняка, Сережа все плохое уже забыл, детская психика, сама знаешь, гибкая очень.
– Да-да, я понимаю, – шепотом сказала Полина. – Но ты знаешь, что страшно?
– Что?
– Когда я делаю какое-нибудь резкое движение, он инстинктивно прикрывается руками. Он помнит! Тело его помнит, как его били. И я помню. И его крики «Мама, не бей» до сих пор стоят у меня в ушах…
По ее щекам текли слезы.
– Ира, как мне с этим жить?
Снова вопросительный взгляд. А я снова не знаю, что ответить. Полина столько времени носила этот груз в себе, столько времени мучилась. И теперь, выговорившись, ждет, что ей станет легче, что я помогу ей, скажу, как жить дальше. А на что я способна, кроме банальностей?
Я ведь так хорошо ее понимаю. Я сама помню все несправедливости, которые позволяла себе по отношению к детям. Помню это чувство отчаяния и отвращения к самой себе. За то, что слабая, никчемная, за то, что могла сдержаться, могла! Но не сделала этого.
Мне захотелось обнять Полину, вот так через прикосновение передать ей свое сочувствие, дать понять, что я разделяю ее боль:
– Надо простить саму себя. Просто надо простить. Мы великодушны к другим людям, почему тогда так строги к себе? Все могут ошибаться. Главное, не повторять своих ошибок. Прости себя, не живи прошлым.
Я снова обняла ее. Впервые за весь разговор Полина улыбнулась:
– Я попробую…
Вскоре мы переехали на новую квартиру. Полину я больше не видела.
Прутик на шкафу
«Так не дай ему воли в юности, но пройдись по ребрам его, пока он растет, и тогда, возмужав, не провинится перед тобой и не станет тебе досадой и болезнью души, и разорением дома, погибелью имущества, и укором соседей, и насмешкой врагов, и пеней властей, и злою досадой».
Это памятка заботливому родителю – из известного свода правил поведения русского человека XVI в. – «Домостроя». Одна из его глав строго предписывала отцу и матери своих детей «любить и хранить, но и страхом спасать, наказывая и поучая, а не то, разобравшись, и поколотить».
Тогда, в косной древности (все мы знаем), «пройтись по ребрам» было очень даже в чести. Порка была самым распространенным средством… вразумления, то есть наставления, убеждения. Пороли («вразумляли») всех, в том числе и бояр, и душевной раны такая «наука» никому не наносила. Все в том консервативном обществе, от холопа до дворянина, понимали: порка – это один из принципов мирозданья. Убери порку, и наступит хаос. Впрочем, «Домострой» (поверьте историку) вовсе не поощряет телесные наказания, не абсолютизирует их. Наоборот, он предлагает порку как самое последнее средство, если другие способы научить и вразумить уже не помогают.
Река времени давно смыла патриархальный средневековый русский быт и его «поваренную книгу» – «Домострой». Вместе с ними уплыли плети, розги, палки и горох. Уже несколько десятилетий на всех углах кричат, что физическое воздействие на беззащитного ребенка преступно и недопустимо (оно унижает и ожесточает его, и если чему и учит, то только самому быть агрессивным и думать, что прав тот, кто сильнее). Но «небитые» дети у нас до сих пор – большая редкость.
Наше общество строго делится на тех, кто утверждает, что дети часто не понимают слов, а потому «всыпать как следует» в таких случаях совсем не помешает. И тех, кто убежден: любые физические наказания, будь то шлепок, одергивания, затрещина или ремнем до полусмерти – все это ничем не отличающиеся друг от друга факты жестокого домашнего насилия. И в любом случае – в любом! – это поражение родителя. Результат его беспомощности, глупости и лени. Стремление подавить ребенка тем единственным, чем родитель его превосходит – грубой силой. «Те, кто приемлет физическое воздействие как последнее средство, просто не дают себе труда еще раз попробовать предпоследнее», – прочитала я мнение одной мамы в Интернете.
Есть еще третья группа родителей. Которые прекрасно знают, что «воспитывать детей ладонью по попе» нельзя. Но срываются, а потом рыдают в подушку от бессилия и чувства вины.
Подслушано в Интернете:
«”Нельзя” у нас редкое слово. Есть “кусь”, что значит – не трогай, будет больно. Есть “нельзя”, что значит: продолжишь – получишь по попе. Нельзя рвать книжки, кидать посуду, ломать что-то. В остальных случаях стараемся отвлечь сына, чем-то другим занять. Не помогает – убрать предмет, а если это невозможно или сын закатывает истерику – пригрозить наказанием. Мы наказываем тонким прутиком. Не покалечишь (рукой можно покалечить случайно, особенно в гневе) и действенно. Папа наказывает, я не могу. Но зато до наказания доходит редко. Когда делает вид, что не понимает, наперекор что-то делает, порой достаточно прутик показать. Он у нас лежит на шкафу. Итог: сын у меня очень добрый и послушный».
Этот малыш добрый и послушный, потому что если он будет злым и строптивым, его выстегают прутиком. Сознательно. И ему будет больно.
Дети вполне терпимо относятся к физическим воздействиям, если родитель сорвался: его достали, а он зашелся в аффекте и треснул по попе. Дети понимают, что это – форс мажор, нервный срыв живого, доведенного до отключки сознания человека, а не умышленная воспитательная мера. Но когда ребенка бьют в «здравом уме и твердой памяти», полностью отдавая отчет в своих действиях – это страшно. Это намеренное причинение боли, вы понимаете разницу?