Малышок
Шрифт:
Оборудования прибавилось и во втором и в третьем цехах. Взрослые рабочие ремонтировали и налаживали станки. Несколько раз Костя встретил директора - озабоченного, с глазами, красными от бессонницы. Всюду поспевал начальник первого цеха Тимошенко - маленький, черный, мешавший русскую и украинскую речь.
Костя обрадовался, когда увидел Нину Павловну, только что пришедшую на работу, и Нина Павловна обрадовалась ему. Оказалось, что она все знает: и то, как он отличился на филиале, - об этом она прочитала в многотиражке, и что его ставят за станок - это она слышала от Герасима Ивановича.
–
– А мои оставляют желать лучшего… Пей чай… Закалка «рюмки» в свинце пока идет неважно, и… писем с фронта нет… Ты еще не видел Катю? Не узнаешь ее - так она изменилась, похудела. Сева говорит, что она получила письмо-треугольничек, вероятно, с фронта… Я спросила ее, что за письмо, - она ничего не сказала… А бабушка слышала, что Катя ночью плакала, как ребенок. Что все это значит? Она мучается, потому что знает что-то тяжелое… и одна несет тяжесть… А я мучаюсь, потому что не знаю ничего и придумываю всякие ужасы… - Она отвернулась от Кости, быстро вытерла глаза и встрепенулась: - Надо идти в цех, готовиться к митингу. Сегодня такой большой день - мы все на заводе подпишем новогоднее письмо со своими обязательствами и отошлем его в Москву.
Этого Костя не знал.
– И я подпишу?
– Как же иначе! Ведь ты тоже хочешь победы над фашистами. Вот и докажи это за станком.
Провожая Нину Павловну в цех, он опасливо задал вопрос, который очень занимал и тревожил его:
– А кто будет стружку убирать, коли подсобников за станок ставят?
– Стружка? Ну, это решенная задача, - успокоила его Нина Павловна.
– Наш инженер-конструктор, Павел Петрович Балакин, предложил замечательный транспортер-вибратор, вроде транспортеров для погрузки песка и зерна. Такой вибратор будет установлен в каждом цехе и выведен в окно. Стружка пойдет в бункера, а из бункеров - в вагоны для отправки на переработку.
С души скатился тяжелый камень. Вот спасибо Павлу Петровичу Балакину! Теперь Костя мог спокойно браться за станок, не оглядываясь на стружку.
В тот день, в последний день 1941 года, на Урале прошли митинги. Они состоялись везде, где люди трудились для фронта, - на заводах, рудниках, шахтах, лесных промыслах, на железной дороге, в колхозах. На митинги пришла вся армия труда - те, кто добывал руду, плавил металл, занимался наукой, валил лес, растил хлеб, делал все, что нужно для танков, самолетов, военных кораблей, пушек и «катюш».
В цехах номерного военного завода люди собирались у трибун с красными знаменами.
В первом цехе участниками митинга были подростки, а младшим среди них был Константин Малышев.
Председатель цехкома - мастер третьей бригады - взошел на трибуну и махнул шапкой.
– Товарищи! Внимание, товарищи!
– крикнул он.
– Разрешите считать новогодний митинг открытым!
Шум и говор оборвались. Ребята плотнее сдвинулись у трибуны. Кто-то сказал: «Давай ближе!» - и стал толкаться, но на него зашикали, чтобы знал, когда можно дурить, а когда нельзя, и наконец наступил полный порядок.
– Товарищи!
– продолжал председатель митинга.
– В новом году мы должны делать «катюш» гораздо больше, чем делали до сих пор, чтобы скорее разбить фашистов. Весь Урал обсуждает новогоднее письмо, весь Урал дает партии и правительству священную клятву - самоотверженно трудиться для фронта. Обсудим письмо и мы! Проект письма прочитает товарищ Соловьева. Может быть, у вас будут поправки или дополнения, а может быть, кто-нибудь вообще напишет лучше.
Ребята засмеялись. Кто же возьмется составить такое письмо! Его нужно написать складно, а разве это легко?
Положив перед собой большой лист, Зиночка подняла руку.
Ребята увидели, что у нее бледное, светящееся лицо, а глаза - как темные жаркие огоньки.
Она стала читать, но сначала получалось едва слышно, и кто-то сказал: «Громче!» Зиночка стала еще бледнее, голос поднялся и зазвенел. Тут Косте стало понятно каждое слово, будто все слова были взяты из его взволнованной души.
– «Мы, трудящиеся, обязуемся отдать все свои силы для победы над немецкими фашистами, работать дни и ночи, чтобы в новом, 1942 году удвоить, утроить выпуск всех видов вооружения и боеприпасов, еще лучше снабжать всем необходимым нашу доблестную Красную Армию, которая под руководством родной Коммунистической партии сотрет с лица земли гитлеровскую банду», - читала Зиночка.
Ребята захлопали в ладоши.
– Кто хочет высказаться?
– спросил председатель митинга.
– Возьмите слово, Герасим Иванович!
Снова все стали аплодировать, потому что уважали старого мастера самой лучшей бригады. Он медленно взошел на трибуну, снял кепку, и ребята удивились, точно в первый раз увидели, какие у него белые волосы - как снег. Он призадумался, глядя на молодежь.
– Тут дело понятное, - сказал он.
– Каждый должен сознавать, что такое фашист… - Он чуть-чуть грустно улыбнулся и продолжал: - Хочу я свой понятный пример привести… Слушай меня! Сколько тут вас есть - подними руку, чтобы мне видно было.
Конечно, участники митинга не поняли, зачем нужно голосовать, но подняли руки, а паренек, стоявший рядом с Костей, поднял обе руки и, подмигнув, шепнул:
– А мне не жаль для хорошего человека.
Этого паренька Костя знал - он был эвакуированный и работал в третьей бригаде на шлифовке. Старик тоже поднял руку.
– Вот… Жили мы тихо-мирно, никого не обижали, войны не хотели, а фашист сделал войну, - сказал он.
– Теперь слушай меня: кого собака Гитлер отца-матери лишил, без домашней жизни оставил, опусти руку.
Этого никто не ждал. Тут и там руки стали нерешительно опускаться. Паренек, который из озорства поднял обе руки, продолжал улыбаться, но улыбка у него стала бледная. Он быстро, коротко вздохнул и опустил руки.
Опустилось много рук, и стало так тихо, так тихо, что по коже пробежал мороз.
– Так… Видишь, что поганый фашист натворил, сколько нашего молодого народа осиротил!
– с горечью в голосе сказал Бабин.
– А теперь опусти руки, у кого отцы, братья на фронте. Кто письма получает, а может… не получает.