Малышок
Шрифт:
– Ай да мы!
– воскликнул Миша, когда Костя сказал, что может сдать вторую группу инструкторов.
– Шутки шутками, а мы уже так даем тару, что упаковщики помалкивают, не жалуются. Пойдем, сам увидишь!
В упаковочном цехе залежи готовых «катюш» сильно уменьшились. Тара, только что поданная на вагонетках, ждала загрузки.
Упаковщики работали без остановки: снимали ящики с вагонеток, развинчивали «катюши», приготовляли их к снаряжению и упаковывали. Все это они делали молча, понимая друг друга без слов.
–
– спросил Миша.
– Не справляетесь, так людей попросите… Соображать надо!
Бросив на него быстрый взгляд, Мингарей усмехнулся.
– Командовать пришел?
– сказал он.
– Не туда попал, Миша, имей в виду…
– Если сейчас заваливаетесь, что будет через неделю?
– продолжал Миша.
– Вот что меня интересует.
– А что будет через неделю?
– сердито осведомился высокий и тонкий рабочий.
– Чего пугаешь?
– Прижмут вас наши снайперы по-настоящему, - пообещал Миша.
– Правда, Малышок? Вот кто тебе горячо сделает, Мингарей! Будете плакать от нашего Малышка…
– Мы плакать не будем, - сказал Мингарей и прищурился.
– Мы, башка, вторую смену робим, чтобы больше «катюш» отправить, а нужно будет - и на третью смену останемся. Мы не плачем. Ты, Миша, нас твоим знаменитым Малышком не пугай. Мы тоже комсомольцы, мы не боимся.
Он деловито вывел гостей во двор, будто хотел что-то показать, закрыл цеховые ворота и припер их спиной.
– Ты не ходи к нам, - сказал он решительно; его лицо в дневном свете было очень сурово.
– Давай тару и нас не трогай. Не бойся, мы справимся!
– Все равно пришлем буксир, - пообещал Миша. Мингарей ступил к нему и сжал кулаки.
– Ты пришлешь?
– спросил он.
– Пришлем, не беспокойся. Не проси - сами догадаемся. Мингарей схватил горсть снега и съел его:
– Видел?
– Ну?
– Не справимся - пускай меня… пускай меня Гитлер всю жизнь снегом кормит!
– Ненормальный ты! Завалите филиал, вот я что говорю.
– Мы заваливали?! Заваливали мы?!
– повторил Мингарей и задрожал.
– Не ходи к нам с Малышком! Давай тару, давай много тары, а сам не ходи разговоры разговаривать. Зря время тратишь и мою бригаду дергаешь. Голова!
Когда за ним закрылись ворота, Миша сказал:
– Мы их потащили, а они сборку потащат… Конечно, упаковщикам трудно. У них сейчас комсомольское знамя филиала, они боятся его потерять. Мингарей гордый, и бригада у него хорошая. Но знамя мы отберем непременно. Вот какие дела пошли… А ты уезжать хочешь, чудак! Говори: уедешь?
Невыносимо тяжело стало Косте: неужели он оставит филиал, неужели он оставит Мишу, к которому так привык?
– Говори: да или нет?
– настаивал Миша.
– Может быть, передумаешь?
– Уеду… - почти сквозь слезы проговорил Костя.
– А коли за станок не поставят… обратно приеду…
Он отвернулся, чтобы Миша не
Глава шестая
Еще не проснувшись по-настоящему, посапывая и хмурясь, Костя одевался, а Миша делал последние наставления:
– Ботинки в белье положи; не растеряй. Ботинки отдай в ремонт. Вот кожа на подметки, возьми - она мне ни к чему. Как ты зарплату тратишь? На конфетки, наверное… Проси хозяйку молоко для тебя покупать, слышишь? Ножичек мой дарю тебе на память. И лыжи захвати. А теперь слушай: вот письмо.
– И он протянул небольшой пакет, на котором было написано: «Тов. директору».
– Это письмо от начальника филиала. Если все же решишь к нам перебраться, отдай письмо директору. Вчера я по телефону говорил о тебе с парторгом Цека Сергеем Степановичем Тагильцевым. Он обещал поддержать просьбу филиала… Все!…
Они позавтракали, вышли из дому и двинулись по узкой, извилистой тропинке среди молчаливых сосен. Много, очень много мог бы сказать Миша на прощание Косте - что привык к нему, что он заменил бы Косте старшего брата, - но он промолчал, так как чувствовал, что его друг и без того тяжело переживает грустную минуту.
У железнодорожной площадки филиала стояло несколько вагонов и шумно дышал паровоз, окутанный облаком плотного пара. Из одного вагона доносились голоса.
– Этот порожняк пойдет на завод за деталями. Ваши уже в вагоне, - сказал Миша, повернул Костю лицом к свету и обнял.
– Прощай, друг! Если надумаешь к нам, я буду рад. А решишь остаться на заводе, работай, как на филиале работал! Всего!
Наклонившись, Миша быстро поцеловал его в щеку и заглянул в приоткрытую дверь вагона.
– Заводские, принимайте своего Малышка!
– крикнул он.
– Жаль отдавать, да ничего не поделаешь!
– Малышок, Малышок явился!
– откликнулась Зиночка. В вагоне, тускло освещенном фонарем «летучая мышь», на
пустых ящиках сидели ребята и хлопали рука об руку, так как было холодно.
– А теперь споем «Катюшу», как ее на филиале поют, - предложила Зиночка.
– Ребята, научим всех заводских комсомольцев петь «Катюшу» по-новому!
Тотчас же зазвенели голоса девчат. Все запели. Их поддержал паровозный гудок. Вагон вздрогнул, состав тронулся, и колеса на прощание торопливо сказали стрелкам: «Малышок, ток-ток, Малышок уехал».
– Ребята, помогли мы филиалу, не осрамились?
– спросила Зиночка, когда песня кончилась.
– Не стыдно возвращаться?
– Чего там стыдно! Конечно, помогли моржам-тюленям!
– раздались голоса.
Паровоз затормозил, и вагоны, раскатившиеся под уклон, громко заскрипели колесами. Кто-то забарабанил в дверь и распорядился: