Малышок
Шрифт:
– Здравствуйте, Катя… Как вы поправились!
Он замолчал, снял шапку, вытер пот со лба и уставился на офицера, а офицер внимательно, очень внимательно смотрел на Катю и улыбался, трогая кончиком указательного пальца дужку своего пенсне, чтобы лучше видеть. Это было неприятно, даже обидно Кате, но она не знала, как к этому отнестись, и только покраснела.
– Ну конечно, вы не ошиблись, - проговорил офицер.
– Это совершенно очевидно.
– Конечно, не ошибся!
– воскликнул фотограф.
– У фоторепортеров замечательная память на лица
– Глаза такие же синие…
– Совершенно синие! Других таких нет во всем городе. То есть, может быть, и есть, но я не встречал… Катя, можно остановить на минутку станок?
Станок замер. Замерла и Катя. Силы сразу оставили ее. Офицер достал что-то из полевой сумки и протянул Кате.
– Вы, может быть, знаете эту вещь?
– спросил он.
– Это портсигар… - сказала она.
– Это папин костяной портсигар… - Она смотрела на резной портсигар как во сне. Ее губы шевелились, но не получалось ни одного слова, а щеки становились все бледнее.
– Откуда… это?
– спросила она наконец с тоской.
– Что с папой?
– Решительно, решительно ничего!
– быстро проговорил офицер.
– Ваш отец на днях дал мне этот портсигар вместо письма, потому что тут вырезаны его фамилия и инициалы… Я должен был найти вас, и вот…
Он не успел добавить ни слова.
В этот день инженер термообработки Нина Павловна Галкина и профессор Колышев из Института металлов сдавали специальной комиссии новый способ - новую технологию закалки тонкостенной детали, которую на заводе называли «рюмкой». Борьба с капризной «рюмкой» подошла к концу. Об этом говорили диаграммы, вывешенные возле свинцовых ванн: цех в обычной работе уже получал девяносто и больше процентов годных «рюмок». Теперь нужно было в присутствии комиссии пропустить через ванны пятьсот «рюмок». В исходе этого экзамена было заинтересовано много заводов, каливших тонкостенные детали для «катюши».
Настал решительный торжественный момент в жизни молодого завода, в жизни Нины Павловны. В цехе было тихо, так тихо, что Павел Петрович, конечно, услышал бы даже ничтожный скрип своего транспортера, но и транспортер действовал бесшумно. Печной работник клал «рюмки» в сеточки-люльки. «Рюмки» одна за другой плыли к электрованнам. Калильщики брали «рюмки» щипцами, погружали в свинец, выдерживали, вынимали, сбивали капельки свинца, окунали в масло, ставили на железный стол-каретку, а контролеры промеривали остывшие «рюмки».
Поток шел без перерывов и не требовал вмешательства Нины Павловны.
Она наклонилась к полному, важному старику, который сидел на стуле, упершись кулаками в колени, и внимательно следил за работой калильщиков:
– Профессор, первая сотня на исходе…
Снова тишина… Парторг что-то объяснял шепотом товарищам из горкома партии. Члены комиссии главка столпились возле контрольного стола. Кончался контроль первой сотни деталей. Годные «рюмки», получив меловую отметку «п» - «принята», - выстраивались пирамидкой; забракованные, получившие перечеркнутый нолик, отставлялись в сторону.
– В первой сотне девяносто одна годная, в том числе три с допустимым браком, - сказал один из членов комиссии профессору.
– Начало хорошее…
– У нас бывало девяносто безусловных, - спокойно ответил профессор.
– Нынешним результатом я недоволен.
– Бывало и девяносто две безусловных, - задумчиво проговорил Дикерман.
– Всего два раза, - откликнулась Нина Павловна.
– Но все-таки бывало!
– И Дикерман лихо сбил с «рюмки» капельки свинца.
– Мне все же кажется, что ванны холодные, - сказал профессор.
– Проверьте температуру, Нина Павловна.
– Хорошо, - ответила она безучастно, как человек, который боится потерять нить какой-то мысли, и продолжала следить за работой калильщиков, озабоченно сдвинув брови.
Сталь, сталь шла через руки калильщиков - сталь, такая крепкая и такая нежная, такая капризная, что возле нее впору было бы ходить на цыпочках и не дышать. Сколько хлопот доставила цеху непокорная сталь!
– Хорошо, профессор, - повторила Нина Павловна, забыв, что уже ответила ему, и осталась на месте, по-прежнему настороженная, почти окаменевшая.
Но ей всё мешали думать, всё мешали соединять в одну цепочку какие-то смутные догадки. Что это за шум в дверях цеха? Чей это звенящий голос: «Идемте скорее, идемте же!» Кто это мчится через цех? Катя? С каким-то незнакомым военным, который путается в полах шинели и придерживает пенсне.
– Нина!
– крикнула Катя.
– Ниночка! Папа жив! Смотри, папин портсигар! Это вместо письма. Ниночка!… Помнишь папин портсигар… твой подарок!
Прижав руку к груди, Нина Павловна оперлась на спинку стула и сказала:
– Зачем вы ее… так встряхиваете! Ведь это сталь…
Она пошатнулась, взяла из рук Кати портсигар, посмотрела и, как слепая, пошла в лабораторию, не замечая ничего, не зная, что по ее лицу катятся слезы, забыв обо всем на свете - и даже о комиссии главка, даже о побежденной «рюмке». Катя потащила за собой офицера, с которым вообще обращалась очень решительно.
Все продолжалось гораздо меньше минуты. Первым пришел в себя старший калильщик.
– Не сметь встряхивать «рюмку»!
– закричал он на калильщиков.
– Не сметь! Ведь это сталь, надо понимать!… У нашего инженера золотая голова!
Он вынул очередную «рюмку» из ванны, но не стряхнул с нее капелек свинца, опустил «рюмку» в масло, а потом не дыша, на цыпочках отнес закаленную деталь к столу.
– Как я сам не мог догадаться, что мы портили «рюмки»!… - Он счастливо рассмеялся.
– Значит, муж Нины Павловны жив? Замечательно! Теперь ручаюсь за девяносто девять процентов абсолютно годных «рюмок». А?
Только тут все пришли в себя и заговорили об удивительном событии в жизни начальника термического цеха.