Манглабит Варанги
Шрифт:
— Бьерн!
— Да, мой господин!
Верный оруженосец, держащийся чуть позади Белика, тотчас послал коня вперед, чтобы поравняться с ним.
— Бьерн, ты останешься в лагере с пехотой. Пока ваша задача — защищать его, не дать разграбить ни сарацинам, ни нашим франкским «союзникам». Не позволить ударить нам в тыл, если гарнизон Никеи решится на вылазку — ну, и ждать моих дальнейших приказов! Раздели всех арбалетчиков на три равные части — одну отправь к городским воротам, смотрящим на нашу стоянку, выдели им в прикрытие треть копейщиков и не меньше тысячи секироносцев. Остальные силы побереги подле себя; если покажутся конные сарацины, вперед выдвини арбалетчиков и копейщиков. Последних можно построить в один, самое большое два ряда — легкие лучники турков не решатся на ближний бой. А арбалетчики, прикрытые ростовыми щитами копейщиков, смогут беспрепятственно расстреливать всадников Кылыч-Арслана! Прочим пешцам вражеский обстрел пережидать, построив стену щитов, сомкнув их над головами… Все ли тебе понятно, друг мой?
Даниил Витальевич внимательно посмотрел на оруженосца; от его взгляда не укрылись ни внезапно покрасневшие глаза юноши, ни легонько задрожавшие губы. Как же страстно Бьерн хотел принять сегодня участие в битве, и собственной доблестью заслужить рыцарское звание! А вместо этого ему придется киснуть в лагере, отпугивая сарацин залпами арбалетных болтов… Все это капитан с легкостью прочитал в глазах молодого норманна — но что удивительно, оруженосец не посмел и слова сказать против, и даже попросить изменить волю сюзерена! Он лишь глубоко поклонился и послушно ответил, явным волевым усилием заставив голос не дрожать, да подавив горестный стон:
— Слушаюсь, господин…
Капитан с легкой улыбкой посмотрел в спину удаляющего оруженосца — мальчишка, жаждущий славы, не боящийся смерти! Да, молодость не знает этого страха — но тем страшней становится встреча с реальностью, в которой старуха с косой забирает всех подряд, не делая скидок ни на юные годы, ни неопытность…
Глава 10
Рыцари начали сбиваться в ударные кулаки-«конруа» по отрядам-«знаменам», как только первые всадники миновали границу лагеря. И свое «знамя» Белик был вынужден двинуть вперед — чтобы все норманны могли видеть в голове колонны гордо развевающийся штандарт с красным львом Апулии на золотом полотнище!
— Бог нам прибежище и сила, скорый помощник в бедах…
Кто-то из крестоносцев затянул церковный гимн — и к изумлению капитана его подхватили вначале десятки, а после и сотни голосов! А осмотревшись по сторонам, Даниил Витальевич с легкой оторопью разглядел в глазах своих соратников быстро разгорающиеся фанатичные огоньки…
Признаться, до недавнего времени норманны казались Белику всего лишь разбойным сбродом, отправившимся сражаться с сарацинами с целью пограбить — и если повезет, осесть на доброй землице. Но теперь, смотря на отрешенные, резко посерьезневшие лица окружающих его рыцарей, до недавнего времени не уличенных им в каком-то особенном благочестии или набожности, Даниил впервые осознал, что воинов первого крестового похода вела на восток не только алчность и буйный нрав…
Но если вдуматься — не обремененные каким-то особым образованием, жители средневековья были гораздо ближе к природе, чем современники Белика из двадцать первого века, благодаря чему мистика была частью их жизни. Ведь достаточно заночевать одну ночь в лесу, под открытым небом, вслушиваясь в голоса ночных птиц и шелест листы над головой, побеспокоенной ветром, вглядываясь в неясные ночные тени… Слыша скрип деревьев да хруст веток под лапками юрких, небольших зверьков, невидимых человеческому глазу — одних только этих впечатлений будет вполне достаточно, чтобы проникнуться мистическим духом средневековья, иначе взглянуть на сказки о леших или русалках!
Впрочем, в одиннадцатом веке все эти «дедовские байки» воспринимались вовсе не как сказки…
В свою очередь христианская вера, принятая воинственными франками, лангобардами, норманнами, валлонами и прочими скандинавскими и германскими племенами, хоть и коренным образом изменила их образ мысли, но не сумела стать единым духовным стержнем, основой их мировоззрения. Десять заповедей нарушались с пугающей легкостью, а страсть к насилию была столь же сильной, как и во времена покорения Западной Римской империи… Но при этом в людях поселился страх перед Господом, стрех перед Божьим судом — и неотвратимой карой за совершенные ими грехи.
Да, пожалуй что поселился именно страх — а не любовь к Тому, кто через Крестные Страдания искупил первородный грех и кровью Своей смыл человеческие грехи. К Тому, Кто пошел на смерть ради спасения людей и их вечной жизни — включая и живших до Него, и родившихся после…
Прожить жизнь с истинно христианской любовью к ближним, помогая им, не переступая заповедей, оказалось под силу лишь некоторому числу подвижников и людей, сумевших отказаться от мирской суеты. Большинство их искали исцеления души и защиты от страстей бренного мира за монастырскими стенами… Но когда папа Урбан обратился со своей красноречивой, убедительной и пламенной речью в Клермоне к окружающим его христианам, среди которых нашлись и высокородные, могущественные феодалы, он дал ВСЕМ им уникальный духовный стимул! Отправься в крестовый поход, освободи Иерусалим от сарацин, соверши этот подвиг не ради славы и богатства — и тогда Господь примет твою ратную службу за истинное покаяние, даруя спасение!
И как ни странно это было принять самому Белику, но люди зажглись этой идеей, зажглись всерьез, включая многих феодалов — к примеру, того же Раймунда Тулузского, присутствовавшего на Клермонском соборе… Впрочем, как всегда, народ понял слова папы Урбана по-своему — и путь крестоносных армий отметился многочисленными грабежами и убийствами. Да, они были связаны в том числе и с логистическими проблемами движения европейских ратей по сопредельным территориям — ибо местное население не спешило снабжать крестоносцев продуктами. Но ведь никто и не готовил запасы провизии с расчетом на то, что они будут продавать их рыцарям! На дворе средневековье — и при недостатке запасов заготовленной на зиму еды простым крестьянам запросто грозит голодная смерть… Однако тут важно понять главное — крестоносцы шли на эти преступления осознанно, считая, что и эти сопутствующие грехи будут прощены, коли они сумеют добиться первоочередной цели и освободят Иерусалим. А умершие от голода после грабежа крестьяне?
Да что значат их жизни, когда славных воинов ведет такая цель?!
Впрочем, сегодня крестоносцам предстоит сражаться не с крестьянами, отчаянно защищающими запасы заготовленной на зиму провизии — залоге выживания их семей, включая малых деток… Нет, теперь им предстоит встреча с настоящим врагом, с истинным врагом — сарацинами-мусульманами, захватившими Гроб Господень и многие другие христианские святыни! А раз так, то и сражение с ними — Богоугодное дело, и все христиане, павшие на поле боя, тотчас обретут Царствие Небесное! А кто выживет — тот сделает большой шаг к своей цели, к свершению подвига и последующего за ним спасения!
И что более всего поразило Белика, наконец-то осознавшего мотивы крестоносцев — что подчиненные ему норманны, потомки буйных викингов, не так давно принявшие христианство, безоговорочно в это верят…
Когда за оконечностью крепостной стены показалось поле боя между провансальцами Раймунда Тулузского и сельджуками Кылыч-Арслана, капитан мало что сумел различить. Нагромождение знамен над головами сражающихся, спины франкских крестоносцев, уверенно сдерживающих сарацин по фронту — и конных турецких лучников, уже охватывающих воинов графа Тулузы на флангах…