Манифест новой экономики. Вторая невидимая рука рынка

Долгин Александр Борисович

Категория качественного времени позволяет понять ряд феноменов, трудно объяснимых без нее. Например, многие недоумевают, видя, как сверхобеспеченные люди без остатка посвящают себя бизнесу. Если сбросить со счетов подозрение, что их космические перегрузки — это миф, то запредельная занятость и впрямь выглядит со стороны как аристотелевская хрематистика, т. е. зарабатывание ради зарабатывания. В действительности же, как теперь не сложно догадаться, для определенных натур это способ максимизировать качество времени. Положение главы фирмы кроме видимых материальных бонусов дает простор в управлении ликвидностью времени и личностными ресурсами. Лидер сам определяет темпоритм труда и отдыха; выбирает, когда, с кем, в каких обстоятельствах он хочет решать те или иные вопросы; какие из своих замыслов он претворит в жизнь и какого рода зависимость от воли других действующих лиц готов допустить. Если человек живет мечтой обустроить мир так, чтобы внутри него все происходило по установленным им правилам, никакой уровень благосостояния не будет для него поводом остановиться. Капиталист, единожды проникшийся мотивацией этого типа, не склонен пускать на личное потребление больше, чем некоторый умеренный процент от своего дохода. Все остальное направляется в дело и… в большинстве случаев идет во благо обществу. В этом и моральное оправдание капитализма, и вообще сильный довод в его пользу, который, похоже, никогда явно не озвучивался. Казалось достаточным утверждения, что свободная капиталистическая конкуренция индивидов, преследующих свои эгоистичные цели,

оборачивается благом для всего общества. На самом деле благо вырастает не столько из конкуренции, сколько из того, что та подстегивает к реинвестированию доходов в бизнес. Де-юре капитал принадлежит частному лицу, а де-факто это лицо временно управляет им во благо других членов общества. Осознается это или нет, но предприниматели тянут свою лямку не только для себя лично, но и на пользу общества. Таким образом, капиталистическая система благоприятствует концентрации капитала и ресурсов в руках тех, кто лучше всего способен ими управлять. Повторяем, капиталист максимизирует вовсе не деньги, отпускаемые на личное потребление, — в этом довольно скоро достигается предел полезности, — а возможность самоуправления и качество личностного времени, условием чего является наращиваемая экономическая сила. Свобода самореализации и масштаб дерзаний — вот блага, которые никогда не приедаются. Что касается материальной свободы и физиологического комфорта, то, как любые вошедшие в привычку утилитарные блага, они воспринимаются как должное. Однако малейшие посягательства на них вызывают остро негативную реакцию и вынуждают, не считаясь с перегрузками, поддерживать статус-кво. Начальники рангом ниже уже ограничены в свободе этого типа и зависят не только от обстоятельств, но и от вышестоящего руководства, — они обменивают часть своей свободы на гарантии и поддержку сверху. Те, кто у подножья пирамиды наемного труда, обыкновенно имеют совсем мало свободы, что, впрочем, не лишает их шансов самореализоваться в профессии. Из сказанного, в частности, следует, что пресловутая воля к власти (Ницше), спровоцировавшая множество философских дискуссий и наделавшая столько шума в обществе, — это лишь частный случай стратегии, ориентированной на приращение качественного времени. Тем самым эта человеческая черта демистифицируется. Она никоим образом не является врожденным свойством человеческой натуры, как на этом настаивает известная доктрина. Воля к власти объясняется стремлением к личностной свободе — занимать себя чем хочешь, когда и с кем хочешь. Власть над другими — это для человека способ уладить отношения с самим собой, со своим внутренним временем. Не воля к власти, а качество времени — вот к чему все должно быть сведено и через что в конечном счете истолковано. Первейший принцип организации любого социума — выстраивание вертикальной иерархии — тоже связан со стремлением людей контролировать время. Отчасти они для того и взбираются по социальной лестнице, чтобы иметь возможность навязывать нижестоящим желательный для себя календарь.

Из признания факта, что внутреннее время может быть как положительным, так и отрицательным, следует ряд уточнений, важных для понимания процессов новой экономики. Как известно, выбор всегда сопряжен с издержками: в свое время из-за осознания их значимости была внесена поправка в классическое представление экономики о человеке как об идеальном максимизаторе. Суть ее в том, что, выбирая, человеку имеет смысл остановиться на удовлетворительном варианте, а не искать абсолютно лучший, поскольку нет уверенности, что промедление окупится. Как сформулировал Г. Саймон, поиск ведется до тех пор, пока дополнительные (предельные) издержки не перевесят ожидаемого выигрыша от поиска. Эту мысль можно еще уточнить, сказав, что необходимо учитывать не просто временные (и психические) издержки, но и ценность времени, затрачиваемого на выбор. Процесс может сам по себе доставлять удовольствие, и тогда расходы нужно уменьшить на эту величину и продолжить поиск дольше, чем его следовало бы вести в отсутствие данного эффекта. Или, напротив, быть утомительным и неприятным, и тогда поиск резонно сократить. Стремление избежать отрицательного времени, расходуемого на поиск и ожидание, заставляет быть менее взыскательным в выборе. На этом частенько паразитируют информационно непрозрачные рынки, в том числе — рынки культуры. Потребитель соглашается чуть ли не на первое, что подвернется под руку, лишь бы скорей вытащить себя из минусового времени. Таким образом, груз негативного времени через механизм выбора тянет на дно средний уровень качества проживаемого времени.

2.3.2. Исследования эмоциональной динамики

Субъективное время связано с эмоциями, а те изучены не намного лучше, чем само время. Было бы полезно располагать четкой картиной развития эмоций, но мы пока вынуждены довольствоваться самыми общими, преимущественно художественными, зарисовками. Если вакуум в знаниях о субъективном времени еще можно объяснить тем, что оно укрыто в тени общепринятого времени, то эмоции, как говорится, на виду. Причем подготовительная работа психологами уже проделана — предложены теории, эмоции дифференцированы по типам… Далее резонно было бы заняться детальным изучением их динамики, смены друг друга, объединения в устойчивые сочетания. Работы в этой области имели бы ясное прикладное значение — роль эмоций во внутренней жизни человека и связь со счастьем (которое, собственно говоря, понимается как одна из эмоций) трудно переоценить. В скором времени следует ожидать появления рынков услуг, связанных с управлением эмоциями, и развития соответствующих технологий. Однако тут, как и в изучении других динамических процессов, общественные науки не преуспели.

Даже без исследований можно утверждать, что любая эмоция имеет начало и конец и что существует ее характерная протяженность во времени (для каждой эмоции своя). Например, острая фаза горя от потери близких длится около полугода (В. Вилюнас). Что же касается других эмоций, то мы располагаем лишь малой толикой необходимых знаний об их развитии и, в частности, протяженности. Можно предположить, что для каждого типа личности желателен определенный порядок и набор эмоций, и далеко не безразлично, каким он складывается в реальности. Очевидно, человек нуждается в определенных переживаниях в определенный момент, но обстоятельства диктуют свое. Отсюда большой, часто неосознанный, непредъявленный и неудовлетворенный спрос на ситуации, порождающие гармоничные эмоциональные состояния. При дефиците каких-то переживаний эмоциональный ряд человека деформируется, отклоняется от идеального, и возникает запрос на его коррекцию. Человек, как умеет, пытается исправить перекос — выискивает или даже бессознательно выстраивает ситуации, чтобы дать выход эмоциям. (Таковы, например, случаи долго сдерживаемого раздражения, которое выплескивается совершенно не к месту и по ничтожному поводу.)

В этой связи стоит обратить внимание на одну из привлекательнейших особенностей искусства и всей художественной сферы, которая раньше как-то не ставилась им в заслугу, — они являются универсальным средством эмоционального регулирования. Художественная культура представляет собой фабрику по производству переживаний. Ее кладовые ломятся от самых разных эмоций, законсервированных в виде текстов, изображений, звуков… (Впрочем, там хранится довольно много просроченного или изначально плохонького товара.) Черпая из этих кладовых, человек вбирает в себя квинтэссенцию какой-то иной жизни, чем насыщает и расширяет свою собственную. Одновременно он наращивает свой эмоциональный репертуар, учится (со)переживать. И, конечно, корректирует собственную эмоциограмму. Эти хранилища отличает ценнейшее качество — свобода доступа, позволяющая человеку управлять ликвидностью времени. Под этим углом зрения сам факт существования культуры приобретает особую значимость.

Как и в случае с субъективным временем, коллаборативная практика

имеет проекцию в плоскости изучения эмоций. Для этого требуется, чтобы в процессе оценивания произведений (или других объектов) можно было указывать эмоции, — на программном уровне это совсем не сложно сделать. Кое-кто поспешит увидеть в этом очередной шаг к машинизации души — аптечный отпуск эмоций по рецептам или без таковых. Не думаю, что в этом есть какая-то настоящая угроза, да и вряд ли затея когда-нибудь стопроцентно реализуется. Хотя модернизацию культурного супермаркета можно было бы и приветствовать: в самом деле, чем плохо отпускать произведения с учетом запроса на эмоции?! Собственно, данная услуга уже не один год предоставляется музыкальными сайтами, которые подбирают музыку под искомое настроение, — и ничего худого или фатального не произошло.

Хотя в рамках данной книги тематика внутреннего времени и эмоциональной динамики напрямую связывается с коллаборативной практикой, разумеется, исследования в данной области этим не исчерпываются. Необходимо использовать другие методы, в частности компьютерную лингвистику (семантический анализ блогосферы), компьютерную томографию мозга, нейробиологию, исследование сна и сновидений и т. д. Особенное место в этих экспериментах должна занять музыка, в основе которой восприятие длительностей, поэтому изо всех искусств она наиболее тесно связана с субъективным временем.

2.4. Мера символического обмена: вторые деньги

После знакомства с концепцией субъективного времени можно перейти к вопросу, анонсированному ранее, — о мере символического. До сих пор эта фундаментальная проблема вынужденно откладывалась притом, что на нее завязаны любые попытки наладить систему измерения в гуманитарной сфере. Что есть эта мера? Как соотнести ценность, к примеру, блокбастера и артхаусного кино? Уже отмечалось, что привычные индикаторы, например рейтинги и кассовые сборы, по отношению к символическим ценностям являются псевдоизмерителями — они, скорее, вводят в заблуждение, чем что-то показывают. Что из того, что какой-то боевик, который посмотрели миллионы, стянул на себя десятикратно больше времени и денег, чем фильм с аудиторией сто тысяч?! Культурный эффект от первого и второго неизвестен (как и его эмоциональная, социальная, образовательная, развивающая и прочие составляющие), а возможно, он перекрывает разницу в величине аудиторий этих картин. Или не перекрывает? В одной системе координат ценнее артхаус, в другой — блокбастер. Кто бы что бы ни думал и ни говорил по этому поводу, пока не начнем оперировать качеством личностного времени, к единому мнению прийти не удастся.

Эффект от произведения искусства определяется количеством качественного времени, а оно по идее зависит от числа зрителей (реципиентов), от их уровня (культурного капитала) и от силы впечатления каждого из них. Увы, две последние величины неизвестны. И даже балльные оценки, отражающие степень удовлетворения, не особенно помогают. Потому что они не содержат всей информации, позволяющей корректно соотнести, к примеру, сто тысяч просмотров со средней оценкой «6» и десять тысяч со средней «9». Имея в виду, что точкой отсчета положительной реакции служит «пятерка» (так называемый, семантический ноль в десятибалльной шкале), и учитывая то, сколь далеко оценки отстоят от нее (в одну или другую сторону), казалось бы, можно нивелировать разницу в количестве оценок. Однако этот путь, несмотря на всю его арифметическую наглядность, никуда не продвигает. Проблема в том, что мы не знаем, какая психологическая дистанция отделяет девять баллов от шести. Ступеньки силы впечатления, маркируемые баллами, не равновелики. К примеру, скачок от «семерки» к «восьмерке» в субъективном восприятии может соответствовать вдвое большему приращению, чем подъем с 6-ти до 7-ми. А может быть, и втрое большему. Этого мы не знаем. Можно лишь утверждать, что, располагай мы данными об истинном положении дел, выходила бы круто восходящая кривая. Но какова в точности ее крутизна — сказать нельзя. Нет ясности и в том, одинаковы ли ступеньки удовлетворения в разных областях потребления. Логично предположить, что они различны. Словом, баллы образуют логарифмическую шкалу, в которую преображается кривая удовлетворенности, но ничего более определенного о ней не скажешь. В этой связи резонно задаться вопросом, что люди предпочтут: пять 7-балльных фильмов или один с оценкой девять, но в силу ряда причин выяснить это невозможно, и даже прямые опросы вряд ли внесут какую-то ясность. Из накопленных рекомендательными сайтами статистик видно, что на одну «девятку» приходится от двух до девяти «восьмерок», — при таком большом разбросе не получается выявить норму. Ясно лишь то, что соотношение как-то связано с дефицитом предложения высококачественных фильмов и со способностью зрителей находить их в нужное время. А также с тем, что люди нуждаются в легком, релаксирующем времяпрепровождении, и это на руку «семерочным» фильмам. Мы оперируем примером из кино, хотя можно подобрать сколько угодно других иллюстраций ограниченной работоспособности баллов. Например, бестолку сопоставлять баллы, поставленные за анекдот, видеоблог или рингтон, с оценками за крупные формы. Ясно, что здесь мы имеем дело с разными весовыми категориями. Баллы неинформативны не только при сравнении разных видов и жанров искусства. Например, какой-то более или менее ладно скроенный развлекательный фильм относительно легко отхватит свою «восьмерку» в череде схожей, ни на что особенное не претендующей продукции. И той же «восьмерки» удостоится незаурядная лента, завоевавшая ее в весовой категории большого искусства. Очевидно, это разновеликие «восьмерки», но балльная система нивелирует разницу. Притом, что оценки не отражают абсолютную ценность, иметь их лучше, чем ничего. Во многих задачах, где достаточно простого ранжирования, балльная система неплохо работает. Взять, к примеру, ту же коллаборативную фильтрацию или отметки в системе школьного образования. Но, повторяем, абсолютные измерения ей не под силу.

Если не рейтинги, не выручка и не баллы, тогда что может послужить мерой символической ценности? Правда состоит в том, что ничего подходящего в данный момент не существует. Однако тот факт, что в готовом виде меры нет, не означает, что ее нельзя создать. Мерой символического могут стать благодарственные выплаты — т. е. обычные деньги, использованные в необычной функции добровольных постфактумных платежей. Чем больше собрано «пожертвований» в адрес чего-либо, тем выше его ценность. По мере того как способ выражать удовлетворение посредством денежных доплат станет нормой, ценности получат численное выражение и их можно будет ранжировать в соответствии с набранной ими суммой. В основу данного решения положена следующая логика. Символическая ценность или, что близко по смыслу, символический капитал (о первом мы говорим применительно к произведениям, о втором — к творцам) проявляются в способности порождать качественное время. Мерилом этой способности могут стать благодарственные деньги — ведь именно они высвечивают субъективное отношение реципиентов к ценности. Тот факт, что постфактумная оплата (ключевое условие измерений) в настоящий момент не развита, не должен нас смущать — это дело наживное. По многим признакам использование денег в функции дарения — это та норма, которую человечеству суждено освоить в ближайшем будущем. Во-первых, родственное явление уже демонстрирует немалые обороты: образование, медицина, охрана природы и т. п. во многом финансируются частным образом по модели благотворительности. (Да, и покупка втридорога брендированных товаров сродни закамуфлированным добровольным пожертвованиям.) Во-вторых, как известно, в прошлом культура во многом существовала на средства меценатов — вполне естественно воспроизвести (хотя бы частично) эту модель на новом историческом витке. Только на смену (или в дополнение) к крупным дотациям придет микропатронат — народный и массовый. Вдобавок, напомним, что у доплат имеются вполне утилитарные мотивы, что дополнительно стимулирует и пользователей, и производителей. Если отделаться от приставшего к деньгам стереотипа меркантильности, легко увидеть, насколько точно дарительная схема отвечает духу человеческих отношений.