Манюня
Шрифт:
– Ребята, крепко держимся за борт грузовика, но не облокачиваемся, одежда белая, испачкаете,- выкрикивал хормейстер, подсаживая каждого ребёнка в кузов. Сам залез последним, и проследил, чтобы Анушаван Наполеонович тщательно закрепил задний борт грузовика.
Инессе Павловне галантно уступили место рядом с водителем.
– Вуй ме,- затрепетала Инесса Павловна при виде внутренностей кабинки, когда водитель услужливо распахнул перед ней дверцу,- вуй ме, это явно не Авлабар!
Анушаван Наполеонович заметно волновался от аппетитных округлостей нашей аккомпаниаторши, нежный перезвон её многочисленных серебряных
– Домчу как ласточку,- шаркнул он ножкой в раздолбанном башмаке.
Мы в ужасе жались по периметру борта грузовика. Сесть было некуда. В довершение ко всему оказалось, что металлические части кузова проржавели насквозь, а каждый уважающий себя ребёнок замученной дефицитом советской семьи чётко помнил – ржавчину с одежды не извести ничем. Если только атомным взрывом. Вместе с одеждой. Поэтому, хоть все и вцепились в борта грузовика, но старались держаться от них на расстоянии вытянутых рук.
– Анушаван Наполеонович!- крикнул Серго Михайлович,- у нас ровно два часа до начала концерта! Нам нужно успеть доехать, привести себя в порядок да подготовиться к выступлению.
– Мамой клянуС!- заверил Анушаван Наполеонович.
Он сел в кабину и боковым зрением выхватил аппетитные коленки Инессы Павловны, смущённо выглядывающие из-под узкой обтягивающей юбки. Мужское начало Ян ударило Анушавашу Наполеоновичу в голову и в остальные части тела. Из далёких уголков подсознания всплыли звуки доисторической охоты, когда влюблённый мужчина ходил голыми руками на всякую крупногабаритную тварь, дабы преподнести любимой женщине на ужин кусок диетической мамонтятины или какой другой первобытной курятины.
– Ласточкой домчу!- зарычал Анушаван Наполеонович и завёл мотор. Раздался оглушительный взрыв, грузовик, выпукав какое-то количество топливных низкооктановых миазмов, рванул с места.
Трепетный «вуй ме» Инессы Павловны затонул в нашем дружном аааааааааааааааа!
Если по городу машина проехала ещё более или менее прилично, и нам лишь приходилось со стыдом отворачиваться от испуганных взглядов прохожих, то на серпантине просёлочной дороги она показала все свои таланты. Грузовик трясло так, словно неведомая центробежная сила рвёт его на мелкие части. На поворотах его заносило сильно вбок, и вся наша ватага отскакивала теннисным мячиком от одного борта кузова к другому. Никто уже не думал о ржавых пятнах на одежде – главное было не упасть и вовремя увернуться от очередной ветки раскинувшегося прямо над проезжей частью дороги дерева.
– АнушаваАаАаАаАаАаАаАн!- заклацал зубами Серго Михайлович - праздничное ширококалиберное кружевное жабо застилало ему лицо и забивало рот,- АнушаваАаАаАаАаАаАаАн, осторожнеееееее на поворотАаАаАаАаАх!!!
Механическое чудище заскрежетало, встало на короткий миг на дыбы, и ринулось рассыпаться на куски с удвоенной силой. Из его недр вырывался вопль «мамой клянуС», - это Анушаван Наполеонович, решив, что Серго Михайлович подгоняет его, прибавил газу.
Когда грузовик, дребезжа всеми металлическими частями своей израненной души, въехал во двор дома культуры села Мовсес, пред взором встречающих развернулась дивная картина – из кузова, как из рога изобилия, посыпалась кучка больных синдромом Паркинсона чумазых детей, во главе с полубезумным мужчиной в кургузом пинжачке и заляпанным кружевным жабо. Из кабинки грузовика выпала женщина с застывшей гримасой бесконечного ужаса на лице. От неё исходил дивный аромат парфюмерной симфонии, включающей в себя бодрящие аккорды машинного масла, бензина, провонявших ботинок и папирос «Беломорканал».
– Я же говорил, что домчу с песней!- водитель грузовика с трудом сдерживал своё ликование.
– Спасибо, Анушаван Наполеонович,- выплюнул наконец кружевное жабо изо рта Серго Михайлович,- что бы мы без вас делали!
К сожалению, поездка на колхозном грузовике оказалась не единственным сюрпризом, уготованным нам баловницей – судьбой.
Накануне в дом культуры села Мовсес был делегирован штатный настройщик музыкальной школы Эдуард Миронович. По приезду он позвонил Серго Михайловичу и мрачно сообщил, что рояль дома культуры находится в таком состоянии, что его можно прямо сейчас распиливать на небольшой костёр.
– Сделай что-нибудь!- клокотал хормейстер в трубку так, что слышно было на всю округу,- Эдуард Миронович, вся надежда на тебя!!!!
Эдуард Миронович буркнул, что он не бог, но постарается что-нибудь придумать, и отключился.
Мы ехали в твёрдой уверенности, что рояль хотя бы частично настроен.
По приезду оказалось, что председатель колхоза «Заветы Ильича», со словами «ты сначала поешь, а уж потом поработай» и руководствуясь исключительно доисторическими кавказскими традициями гостеприимства, пригласил на обед к себе домой Эдуарда Мироновича.
Обед плавно перетёк в ужин, и настройщик, потеряв всякий над собой контроль, решил сыграть с судьбой в русскую рулетку и испытать на себе все прелести клинической смерти, засим без меры накушался домашней семидесятиградусной нефильтрованой тутовой водки. Поэтому он сейчас, хоть и реагирует на внешние раздражители, моргает и даже периодически выдыхает, но двинуться с места категорически не в состоянии.
Серого Михайлович какое-то время простоял, словно громом поражённый, а потом махнул рукой - у него даже на банальное возмущение не осталось сил – свои эмоции без остатка он уже выплеснул в кузове грузовика Газ-63 по всему протяжению тридцатикилометрового маршрута Берд - Мовсес.
Концерт мне запомнился двумя эпизодами.
Эпизод один
Манюня стоит на сцене и увлечённо терзает скрипку. Я наблюдаю за ней из-за пыльного занавеса. Моя подруга выглядит так, словно её, не отстирывая, долгое время сушили в автоклаве. Местами её банты, и даже сорочка, сохранили ещё свою девственную белизну. А в целом она сильно мятая и заляпанная, и на коленках и щиколотках у неё гармошкой сложились колготки.
Эпизод два
Помню, как я сижу за ненастроенным роялем и тщетно пытаюсь вытянуть из него звуки, отдалённо напоминающие пьесу Бетховена «К Элизе». Играю по памяти, потому что знаю произведение наизусть, и разбуди меня в три часа ночи, я без запинки, с закрытыми глазами, продолжу его с любого места.
Неожиданно я спотыкаюсь о какой-то аккорд – и холодею, потому что понимаю, что концовка пьесы вылетела из головы. Наступает звенящая тишина, в зале раздаётся недоумённое шушуканье, и чтобы как-то его заглушить, я начинаю наигрывать пьесу с самого начала. «Уж в этот-то раз концовка точно всплывет в памяти»,- лихорадочно соображаю я. Но в опасной близости от рокового аккорда я с ужасом понимаю, что часть «К Элизе» напрочь вылетела из головы. Времени на раздумья нет, и я, ничтоже сумняшеся, стартую в третий раз!