Марафон длиной в неделю
Шрифт:
— Собираетесь уехать?
— Надо в село к сыну...
Пани Мария продолжала помешивать ложечкой в чашке, но смотрела на Толкунова пристально, не отводя глаз. Она впервые упомянула о сыне и хотела знать, какое это произвело впечатление, однако Толкунов или не услышал, или не придал этому значения. Его взволновало, что завтра, вернувшись в эту уютную квартиру, не застанет хозяйки, и он поинтересовался:
— Надолго едете?
— Завтра вечером обратно. Или послезавтра утром. Нужно завезти сыну теплую одежду.
Она вторично сказала о сыне, словно выделяя эти слова, и посмотрела на Толкунова вызывающе, даже дерзко. Но эта новость
— Имеете сына? — спросил просто и доброжелательно. — Большого?
— Имею... — Она смотрела настороженно и тревожно.
Доброжелательность в тоне Толкунова обескураживала. Видно, ждала всего, кроме этого, или восприняла ее как равнодушие, а как раз равнодушия не терпела. Губы у пани Марии затряслись, и она сказала глухо:
— Уже большой мальчик, шесть лет, и живет в селе у деда и бабушки. Под Щирцом, может, слышали?
Толкунов проезжал эту станцию раньше поездом и только сегодня грузовиком, не обратил на нее внимания, но теперь оказалось, она тоже что-то значила для него, и капитан ответил:
— Слышал.
— Вот завтра я и еду туда.
— Возвращайтесь вечером, — вдруг попросил Толкунов как-то жалобно и сразу смутился и из-за своего тона, и из-за самой просьбы. Подумал и добавил: — Может, приедете с сыном?
Пани Мария не поверила:
— Зачем вам тут ребенок? Лишнее беспокойство... — Однако смотрела немигающими глазами, и пальцы, тянувшиеся к чашке, чуть-чуть дрожали.
Впрочем, Толкунов не видел ни этого дрожания, ни настороженности ожидания во взгляде пани Марии. Этих нескольких секунд ему хватило, чтобы привыкнуть к ее сообщению, больше того, оно порадовало его — пани Мария оказалась настоящей женщиной, хозяйкой, матерью. Он должен воспринимать ее именно такой и такой принять в свою жизнь, точнее, он уже и раньше думал об этом, но не так убежденно и решительно, а теперь вдруг почувствовал ответственность и за нее, и за ребенка — невольно посолиднел, как каждый настоящий мужчина, которому приходится брать на себя такую ношу, и сказал весомо, не упрашивая:
— Привезите мальчика.
Он взглянул на пани Марию и увидел, как увлажнились ее глаза, наверно, женщина поняла его и сразу покорилась, но ответила все же неопределенно — оставляла ему право выбора и отступления:
— Если вы так хотите...
— Хочу.
— Хорошо, — согласилась она и подлила капитану чая.
Они допили его молча. Толкунов хотел расспросить пани Марию о родителях под Щирцом: как там живется ее сыну, не нуждается ли в чем-то, но почувствовал, что этот разговор сейчас придется не по душе женщине, сидел молча и думал, как же сказать ей о своих чувствах, но не находил слов, ощущая, что молчание и неловкость затягиваются, однако лишь сопел потихоньку, с ужасом убеждаясь, что с каждой минутой приближается время, когда надо поблагодарить пани Марию и уйти в спальню. А она не смотрела на него, правой рукой придерживала халат, прикрывая грудь, левой же зачем-то переставляла на столе чашки и сахарницу, вроде бы хотела что-то предложить, однако не решалась, наконец все же отважилась и спросила:
— Пан капитан еще не хочет отдыхать?
Хоть и была позади бессонная ночь и напряженный день в ожидании агента, Толкунов ответил, нисколько не покривив душой:
— Совсем нет.
— Хотите, я вам сыграю? —
— Что? — не понял Толкунов.
— Хотите послушать, как я играю?
— На чем? — искренне удивился капитан.
— На пианино.
— Вы?
— Не верите?
— Нет, почему же... — Толкунов обвел взглядом комнату, но так и не нашел инструмента, сказал недоверчиво: — Но ведь я не вижу...
— Фортепиано у нас нет... — сокрушенно покачала головой пани Мария. — Не в состоянии были купить...
Толкунов с недоумением взглянул на нее, и неизвестно было, что больше удивило его: то, что женщина так свободно выговорила слово, не употребляемое им вовсе и только слышанное несколько раз по радио — «фортепиано», или то, что жаловалась на отсутствие инструмента. Ему вообще никогда не приходило в голову, что можно иметь в собственном доме пианино. Это, по его глубокому убеждению, могли позволить себе лишь музыканты или профессора и академики, правда, подумал он, а как же быть детям уборщицы или обычной работницы, захотевшим учиться играть и стать музыкантами? Не только же профессорским дочкам и сыновьям быть пианистами, а и ребенку пани Марии. Но ведь существуют клубы, дворцы пионеров, разные красные уголки, где можно учиться. Он подумал об этом с удовлетворением, найдя, наконец, решение такой проблемы, однако вдруг вспомнил, что пани Мария предлагает ему послушать, как играет она сама. Он иронически сжал губы, не поверив, а может, не так поняв женщину. Вот, скажем, стирать она, конечно, умеет, он где-то читал или майор Бобренок рассказывал, что даже царские дочери после ареста стирали для себя, а вот чтоб простая женщина играла на пианино!..
Видно, пани Мария прочитала сомнение на лице капитана, поэтому пояснила:
— Пианино у соседа, сын его играет и меня немного научил.
— Удобно ли? — спросил Толкунов.
— Сосед на работе, мальчик спит, а пани Мирослава ложится поздно, — объяснила хозяйка. — Она будет рада познакомиться с паном капитаном.
Она убедила Толкунова, вообще сегодня вечером пани Мария могла убедить его в чем угодно, тем более что это хоть немного скрашивало его одиночество, и капитан решительно поднялся. Критически оглядел свои ноги в шлепанцах, но хозяйка успокоила:
— Там совсем по-домашнему.
Пани Мария взяла его за руку и повела за собой. Он шел, шаркая шлепанцами и чувствуя, как прелестно пахнет от нее тройным одеколоном, — капитан подарил позавчера пани Марии флакон, лучший одеколон, продававшийся в штабном киоске. И то, что запах был родной и знакомый, и то, что женщина крепко сжимала его руку и не собиралась отпускать, переполняло его какой-то праздничностью и окрыляло, будто и в самом деле был праздник или обязательно должно было случиться что-то необыкновенно торжественное.
Пани Мирослава встретила их уважительно, может, она и правда обрадовалась их приходу, так как улыбалась доброжелательно и сразу засуетилась, предлагая чай. Толкунов ответил решительным отказом, но хозяйка не вняла ему и побежала в кухню, а пани Мария потянула капитана в гостиную, где стояло пианино.
Комната была обставлена просто и даже бедно — стол с деревянными стульями вокруг него, потрепанный диван и пианино между окнами, еще комод с расставленными на нем фотографиями в выпиленных из фанеры рамках. На всем тут лежала печать времени, все свидетельствовало о более чем скромных доходах хозяев.