Маракх. Испытание
Шрифт:
Вытянув вперед крепкую шею, птице-зверь чинно отправился в сторону горбатых холмов, а Гордас обреченно побрел следом. Череда последующих дней слилась для него в одно густое дрожащее марево над безбрежным песчаным морем.
* * *
Днем Гордасу казалось, что он жарится в раскаленной печи, а ночами снилось, будто он все же провалился в проклятое болото и сейчас душа бродит по миру, нигде не находя пристанище. Тогда отчего же страдает тело… Отчего истерты до кровавых пузырей ноги, воспалены глаза, измучен разум.
Питание было скудным – растертые в кашицу зерна из мешка Садовника и немного воды из его же бурдюка. Курсанту не раз попались на глаза змея или скорпиона, но догнать и схватить шустрых обитателей пустыни не получилось.
А вот птице-зверь питался гораздо лучше – ловко разгребал лапищами песок и вытаскивал за хвост то ящерицу, то сонного суриката. Еще каким-то чудом обходился без питья, отчего Гордас даже завидовал ему. Сам он теперь двигался рядом со своим молчаливым спутником или немного отставал.
Первый полноценный отдых состоялся у полуразрушенного арыка, рядом с которым обнаружились остатки крепостной стены и засыпанные песком улицы. Мертвый город. Брошенный город. Пустыня поглотила его, но оставила немного воды случайным гостям. Здесь Гордас все же исполнил пожелание своего провожатого и вымыл ему ноги водой, принесенной из мутного родника. Даже подстриг отросшие желтоватые ногти.
Садовник явно был очень стар и этот факт будто примирял с необходимостью оказывать ему уважение. К тому же Гордас осознавал, что в одиночку ему не одолеть дикую стихию. Как бы ни возносился в своих мечтах и стремлениях к прогрессу, человек бесконечно слаб перед природой.
— Человек есть червь, которому самое место ползать в грязи!
– усмехался Садовник, нарочно поддразнивая курсанта, а тот больше не спорил, берег силы для нового перехода по барханам.
Сам Гордас уже с трудом верил в благополучное завершение своего маршрута, но даже отчаяние первых недель пути постепенно оставило его, приведя на смену тупое равнодушие и покорность. Вот только и эти чувства оказались не слишком прочными.
В седьмой раз вымыв сухие смуглые ноги Садовника и тщательно обтерев их куском полотна, Гордас с сомнением посмотрел на оставшуюся воду - ее предстояло слить у подножия соседней дюны как оскверненную. Кровь, казалось бы ставшая прахом в изнуренных венах курсанта, вдруг воспламенилась яростью. Обращаясь к своему загадочному спутнику, он прошипел сквозь стиснутые зубы:
— Ты каждый день даешь мне по паре глотков, пока мы кочуем от колодца к колодцу. А добравшись до воды, сам плещешься в ней как утка, заставляя меня умываться ополосками. Почему бы тебе не вымыть мне ноги, а? Давай поменяемся!
Вспыхнув из-под бурнуса, очи Садовника показались изнуренному курсанту двумя красными угольками, вставленными в глазницы.
— Мой пес научился рычать? Славно. Я уже отвык от твоего голоса.
— Я не раз пытался с тобой заговорить и получал удары плети в ответ!
— И даже пробовал выхватить кнут из моих рук - предсказуемо неудачно.
Садовник затрясся от беззвучного смеха, полы его мятого плаща развевались по ветру, как крылья зловещей птицы, но Гордас слишком долго копил в себе обиду и злость.
— Какой прок в твоих издевательствах, скажи? Я готов страдать и ползти по раскаленным камням с высунутым языком, но ради чего, вот что не дает мне покоя? Что изменят мои страдания, кому они здесь нужны?
— Может, тебе.
— Это абсурдно! Чему могут научить пытки?
— Ну, пытки еще ждут тебя впереди, - уверенно заявил Садовник, - а впрочем, ты зря меня вопрошаешь. Я всего лишь смотритель костяного сада, а не создатель его. Почем мне знать, где тут вход, а где выход и почему все реки текут под гору, а не наоборот.
— Ты просто не хочешь мне говорить! Ты должен знать правду!
— Как же вы все озабочены этим смыслом, - устало вздохнул Садовник, глубже надвигая края капюшона на лицо, - а если его вовсе нет, что тогда? Конечно, поначалу ты будешь крепко разочарован, но попытайся привыкнуть к подобной мысли…
— Я не хочу привыкать к боли, это жестоко!
— Так тебя никто и не заставляет. Вот нож – убей себя и все сразу закончится. А вон на столбе веревка, ее конца как раз хватит, чтобы дважды обернуть вокруг твоей тощей шеи. Иди… чего же ты медлишь или тебе снова страшно? Что останавливает тебя сейчас? А, может быть, это и есть твой пресловутый смысл?
— Сколько нам еще идти, вот что я хочу знать.
— Не знаю на счет тебя. Я-то уже пришел. А вот теперь, поступай, как хочешь.
Гордас растерянно оглянулся вокруг, пораженный внезапной догадкой:
— Ты бросишь здесь меня одного?
— А разве нас когда-то было двое? Посмотри-ка внимательней.
— Куда посмотреть… что… что такое…
Гордас принялся тереть руками глаза, но зрение померкло – неподвижная фигура Садовника перед ним будто осунулась и уменьшилась, длинный некогда плащ превратился в истлевшие лохмотья. Гордас выпрямил дрожащие ноги и, рывком поднявшись с колен, присел на каменную плиту рядом со своим проводником. Осталось лишь сдернуть с него капюшон и увидеть наконец истинный облик недавнего собеседника – высохший труп, готовый рассыпаться при малейшем неловком прикосновении.
Не возможно было поверить, что эта дряхлая мумия еще недавно двигалась и даже говорила. Гордас глухо застонал и ничком свалился на землю, а потом принялся в бешенстве кататься по ней, загребая полные ладони песка. Обессилев, мужчина приподнялся на локте и еще раз вгляделся в размытые черты мертвеца.
Сколько же лет он сидит неподвижно на своем каменном ложе... И какая сила заставляет это иссохшее тело подниматься и пестовать свой костяной сад... Чья извращенная воля не дает покоя усопшему, и кем был он при жизни - магом или правителем? А, может, жрецом древнего народа, прежде населявшего эти земли... О том знают лишь желтые пески, но они умеют надежно хранить свои и чужие тайны.