Марамзин

Неизвестно

«Вот они ходят кругом, все куда-то имеют в ходьбе направление, по двое ходят, с мужчинами и одни. Сколько было когда-то у меня их в зна­комых! Не то что теперь. И всегда они очень меня привлекали. Так мне многие ласково улыбались, так приветливо разговаривали, что я всякий раз тут же весь разгорался и только всё думал: вот я выберу время и займусь, эта будет моей, а потом и другая. Но ведь времени все не случалось, время быстро катилось: «сегодня» — и вот уже стало «вчера», эти девушки всё степенели по одной и устраивали себе свою жизнь и уже не нуждались улыбаться мне при встрече — и так это было жал­ко,

навсегда оставалась досада на себя и жадность до этих, недополученных мною женщин — никогда себе этого мне не простить!»

И как они ходят! Шаг натягивает узкую юбку на длинном бедре, слегка отпускает, перебросив морщины, и опять натягивает ее на другом. Нога, поставленная плоской ступней на асфальт, долго волнуется вся, от конца до колена; колени, шурша, задевают друг друга, ни один из шагов не похож на другой, то короче, то шире, то вбок — не по нитке. Это живая ходьба, живого человека, и смотреть на нее волнительно.

— А я на каждую взгляну, — думает Иван Петрович, расстроясь от ссоры, — мне это вроде как потрогал, даже лучше, больше можно пред­ставить, и кто может что мне на это сказать? — ничего; ни один из мужчин, что ведет свою девуш­ку, даже если догадался (зная это за собой) — да он ничего мне не сделает, нё за что, нет ему на это причины.

Он никогда б не открыл себе это, если не был бы в ссоре, потому что это стыдно, потому что та­кое скрывается глубоко и подавленно. Так нельзя даже думать, уж он это знает. Но если в ссоре, и сам на себе ставишь крест, и идешь по улице, и руки болтаются, ноги идут хорошо и томно по синему асфальту — тогда всё же можно.

Глава третья

ЗНАКОМСТВО

Возле Ивана Петровича, перед красным огнем светофора, встал троллейбус, и он по привычке его оглядел. В троллейбусе никто не стоял, так как было свободно, и троллейбус был словно насе­лен головами. Головы смотрели все в окна, а ря­дом, близко к Ивану Петровичу, сидела девушка и глазела на него сквозь стекло. Он недолго подер­жал ее в глазу, потом отпустил и стал глядеть на других. Но другие были люди как люди, девуш­кино же лицо враз запомнилось Ивану Петровичу, какое-то просторное это было лицо, и линии у него такие, что по каждой хочется пройтись до конца. Он вернулся к девушке и долго гулял у нее по лицу глазами. Девушке это не было неприятно.

Неожиданно Ивану Петровичу не захотелось, чтобы девушка эта взяла и уехала. Троллейбус стоял и мог тронуться в любую минуту.

Он заулыбался ей слегка виновато, потому что решил познакомиться, будь что будет.

— Выходите! — сказал он губами и жестами.

— Я (показал на себя) буду здесь, поджидать, а вы (показал на нее) — приходите сюда. Хорошо? (Он кивнул, вызывая ее на кивок).

— Нет, — покачала она не спеша головой, но не отвернулась — а ведь если бы рассердилась, должна отвернуться.

— Ну хорошо, хорошо!
– — он пошел за трол­лейбусом, который отпустил тормоза и готовился ехать. — Тогда по-другому (он зачеркнул первый свой вариант двумя руками). Вы, вот вы (он мах­нул на нее ладошкой) -— там сойдете, а я побегу (он показал ногами, как он побежит). Хорошо? Только вы подождите! Ну что, хорошо?

Как уж он выразил все, он не знал, но она поняла и почувствовала, что это ей можно, — то есть что Иван Петрович такой человек,

к которо­му можно, не опасно сойти, если хочется, потому что он правильно это поймет. И она ему слегка улыбнулась и покивала.

Иван Петрович пустился бежать, обгоняя троллейбус, но потом троллейбус его обошел, и девушка опять помахала ему из окна.

И снова обида на женщин, желающих вечного ближнего боя, требующих себе в утешение игры по всем правилам, которые кто-то им когда-то внушил, разыгралась в Иване Петровиче и вдруг появилась уверенность (а точнее — надежда), что сейчас будет все по-другому, не так. Давняя мечта о том, что когда-нибудь будет знакомство, встре­тится женщина, не похожая на других только в этом, только в том, что она не потребует боя -— ни в начале знакомства, ни после не будет борьбы за господство, за то, кто главней, что и как сделал ты по ее и что нет — эта мечта разыгралась в Иване Петровиче, вызванная улицей и ссорой и таким необычным согласием девушки.

Вот он бежит, не очень хорошо бежит, не кра­сиво и не быстро, не так, как когда-то, в девятнадцать-двадцатъ лет (а теперь ему уже исполни­лось тридцать), и там она едет впереди троллей­бусом, красивая девушка с необычным, простор­ным лицом, и уже доверяет Ивану Петровичу больше, чем доверяли другие.

Он даже не стал приготавливаться к первым словам разговора, а возможно, что и не успел, раз­мечтавшись, но девушка оказалась умницей. Она придумала, что нужно сказать, чтобы им не сде­лалось при начале неловко.

— Вы жили когда-нибудь в Павловске? Лет шесть тому назад?
– — спросила она Ивана Петро­вича с понимающей улыбкой.

— Нет, — отвечал он с такой же улыбкой. — Никогда!

— Жалко, — сказала она. — Значит, мне по­казалось.

— Показалось, — подтвердил Иван Петрович быстро и весело, потому что теперь это было не­важно. Можно было теперь познакомиться, раз начало пошло хорошо.

Иван Петрович сразу же стал говорить о себе, где он жил, что он любит, и чего он не любит, а она отвечала ему о себе, не стараясь дождаться, пока ее спросят.

И у них произошел настоящий разговор двух людей, когда каждый говорит о себе, а другому это как раз интересно.

– — Я, может, сразу и не понимаю... — гово­рила, к примеру, девушка.

— Да! — подтверждал Иван Петрович, удив­ляясь. — Ия тоже сразу!

— А как приду домой, подумаю — и все-таки пойму. И мне становится стыдно.

— Стыдно! — говорил Иван Петрович. — Нет, а мне, пожалуй, совестно, пожалуй что да.

— А ей и потом не становится стыдно, она и потом ничего не поймет — вот в чем у нас основ­ная с ней разница!

— Да! — подтверждал эту разницу Иван Пет­рович и радовался разнице. — А вот взять, к при­меру, меня... Если я...

Разноцветно одетые люди шли и шли им на­встречу по проспекту, гуляли. Было все еще до­вольно тепло, и ребята помоложе, не держа своих девушек, словно в них не нуждаясь, шли свободно, руки в боки, запустив пиджаки от тепла за плечи.

А кондуктору жарко и тесно в вагоне — вот проехал трамвай, и кондуктор стоит на площадке, у двери, высунув пожилую голову в город.

Иван Петрович попробовал взять ее под руку — очень легко, чтобы можно сейчас сделать вид, что случайно — но она ничего, не возражала и устроила локоть у него на ладони.