Марамзин

Неизвестно

«Хоть бы выйти на прямую, — думал Иван Петрович. — Хоть бы выйти на прямую в разго­воре».

Но Иван Петрович еще не решался.

Женщины чем-то таким обладают, словно ка­ким-то особым продуктом, который стараются все получить, — женским обаянием, мягкостью что ли, всем, что есть женщина. При этом в женщинах есть все другие человеческие свойства, как и в мужчине, — и вот им всем кажется, что какой- нибудь такой Иван Петрович ищет в них то, толь­ко то, что есть женщина, то есть словно бы некий опять же продукт.

И женщины, им не обладаю­щие, получают от этого горе и злобу, а женщины, у которых он есть и в избытке, имеют от этого тоже обиду, потому что им кажется: это в них ущемляет зато человека.

Неизвестно сколько они уже гуляли, когда Иван Петрович вдруг решился.

— Свернем? — предложил Иван Петрович осторожно. И они свернули в тихую улицу.

— У меня на каждой улице есть любимая сторона, — говорила девушка. — А на этой нет. Пускай будет правая? — Нет, не любимая. Пусть будет левая? — Нет, и не левая. Которая же лю­бимая? Никоторая.

— Поцелуемся? — попросился Иван Петрович вдруг, без подхода, и остановился у какого-то дома.

— Что? — сказала девушка, удивившись. — Чего вы сказали?

— Очень хочется целоваться, -— сказал Иван Петрович виновато.

— Мало ли чего мне захочется, — сказала де­вушка. — Надо взять себя в руки.

«Так она уже проникнута своим необычным поступком '— знакомством на улице, — думал Иван Петрович, — и так сознает в себе эту нео­бычность, так гордится, что уже не хватает ее продолжать эту линию такими же искренними по­ступками, как и первый.»

«Игра, — сказал он себе со вздохом. — Всем им нужно от нас, чтобы мы не говорили им прямо, чтобы мы подчинялись бы правилам этой игры. А я не хочу. Я хочу быть искренним! Как же тогда?»

Иван Петрович знал, но не хотел себе в этом признаться: просто нужно, чтобы в нем была такая игра, которая обнимала бы ее игру, да и все — как и бывает у всех молодых мужчин. Но у него эта игра прекратилась.

— Вот я и пришла. До свиданья, — сказала девушка, когда они еще раз повернули.

— Уже? — воскликнул Иван Петрович. — Ну, хорошо, хорошо, я вас еще провожу!

— А я уже дома. Дальше меня провожать не надо. Дальше меня никогда не провожают: я не разрешаю.

— Да нет, мне же нужно записать телефон? — сказал Иван Петрович, хитря, как и полагалось по этой игре, но с досадой.

— Здесь неудобно, зай­демте в подъезд.

— Ну, записывайте, — сказала девушка, за­ходя.

— А вы на каком этаже? — спросил Иван Петрович, как и полагалось спросить в этом слу­чае.

— А зачем вам знать? — сказала девушка (и это полагалось)

— Так. Интересно, — сказал Иван Петрович, понемногу подымаясь с этажа на этаж. Девушка между тем поднималась за ним.

На третьем этаже Иван Петрович взял ее за руку и потянул к себе.

— За кого вы меня принимаете? —

быстро сказала девушка, будто только и ожидала, чтобы он потянул.

— Да нет, да я что? да я ничего, — сказал Иван Петрович, обнимая ее за плечо.

— Не трогайте меня, я никому не разрешаю трогать!

— Ну, конечно, конечно, я верю, ясно, нико­му... но я же ничего? я не трогаю.

— Мы еще с вами три часа как знакомы. Ну хотя бы три дня, — а три часа это мало.

— Но это же условность! — закричал Иван Петрович. — Так условились люди, то есть так договорились, а мы же можем условиться по-дру­гому.

– — Нет, — сказала девушка. — Мы не будем по-другому.

— Почему?
– — сказал Иван Петрович в отча­янии и схватил ее руки. — Конечно, я ждал, что вы скажете что-то такое. Но давайте попробуем?

А? Попробуем со мной? Я уверен, что после у нас и начнется. Пусть их, все... как хотят, а мы по- другому...

— Нет! — сказала она и отняла свои руки обратно. — Ничего у нас не начнется. Не троньте! Вы, конечно, симпатичный, но что вы говорите? За кого вы меня принимаете? Я не такая!

— Нет, нет, — сказал с волнением Иван Пет­рович, — конечно, не такая... ну, я не буду гово­рить... я ни за кого... вот... сейчас...

Он осторожно расстегнул у нее на пальто две верхние пуговицы. Она схватила его за пальцы и другой рукой застегнулась. Но Иван Петрович за­метил: она застегнулась на одну только пуговицу, на вторую. Тогда он враз расстегнул все четыре, девушка оттолкнула Ивана Петровича, но застег­нула опять только две.

Он вылущил по одной из петель эти две по­следние пуговицы и остался один на один с гла­деньким, открытым фиолетовым платьем, но тут же наткнулся на жесткий, выставленный вперед, ему под ребро, край ладони.

— Нет! — сказал Иван Петрович убежденно.— Нет. Не надо.

— Вот и я говорю, что не надо, — ответила девушка.

— Нет же... нет, нет... право, не надо! — ска­зал Иван Петрович еще убежденней. — Со мной так не надо, правда же не надо, правда!

— А почему я должна уступать как по-ваше­му? Я ведь тоже сказала не надо. Вот вы мне и уступите!

— Я... да, я уступлю... я вообще... — говорил Иван Петрович, запуская ладони все дальше меж­ду ней и пальто, отделяя ее от пальто.

— Я не такой... то есть я такой... не в этом смысле... но со мной это можно... со мной только так...

— Зачем же вы это! — крикнул вдруг он с обидой, почувствовав, что рука ощутимо толкает его под ребро.

Девушка удивилась и пока что толкать пере­стала.

Он, наконец, обхватил под пальто ее руками, изогнул к себе — и она изогнулась, вся пришлась вдоль него, и вот уже жесткая, упертая рука по­слабела, подалась и вдруг провалилась вниз меж­ду ними.

Иван Петрович зашелся от нежности и до­верия.