Марго, или Люблю-ненавижу

Крамер Марина

– Тебя ищет, – ухмыльнулась Мэри, залпом выпив коньяк. – Приехал час назад, пробежался по дому, поорал на меня в воспитательных целях – и уехал.

– Черт… – пробормотала я. – Он же сейчас весь Цюрих на уши поставит.

Вытащив телефон, я набрала номер. Трубку долго никто не брал, потом раздался голос Алекса:

– Что, нагулялась?! Дома уже?

– Дома. Со мной все…

– Я приеду и объясню тебе, что с тобой не все в порядке! – загремел он. – Ты что творишь, Марго?!

– Да что ты так возбудился-то? Я встретила… приятельницу, – с запинкой начала врать я, но провести Алекса мне удавалось крайне редко.

– А она носит брюки и курит трубку с черешневым табаком – да?

О, черт… откуда

он это-то знает?! Лео действительно курит трубку и всем видам табака предпочитает ароматизированный черешней.

– Алекс…

– Все, хватит. Скоро приеду.

Я убрала телефон и шумно перевела дух. Мэри с интересом наблюдала за мной.

– Что – влетело? Папочка сердится?

– Не острила бы, – попросила я жалобным голосом. – Думаешь, мне нравится, когда он так себя ведет?

– Марго, поверь мне – если бы тебе это не нравилось, ты не терпела бы.

– Ох, надо же! И кто говорит? Женщина, которая столько лет терпела рядом с собой не охранника даже – а просто осведомителя? Того, кто докладывал ее мужу о каждом шаге?

– Ты не понимаешь, Марго. Я была зависима от Кости – он все сделал для этого. Я не работала, я жила в чужой стране, у меня не было ни подруг, ни просто близких людей. Как я могла сопротивляться?

Мэри замолчала, покручивая пустую рюмку в пальцах. Лицо сделалось чужим и холодным. Я в душе прокляла себя за болтливость – ведь прекрасно знаю, как тяжело она воспринимает все разговоры о Косте. То, что рядом с ней постоянно находился этот самый Гоша, контролировавший каждый шаг и немедленно докладывавший Косте о любом ее разговоре или взгляде в сторону другого мужчины, оскорбляло Мэри – но идти ей в самом деле было некуда. Костя приложил все усилия к тому, чтобы она не нуждалась ни в чем – но при этом запер в чужом доме, в чужой стране, лишив самого важного – простого общения с людьми, которых она любила. За все это время Мэри ни разу не видела отца, даже не говорила с ним по телефону – Костя запретил. Для меня он сделал исключение только единожды – когда уехал в Америку и позволил Мэри пригласить меня к себе, чтобы ей не было уж совсем одиноко. Жены Костиных приятелей по определению не могли составить ей компанию, даже он сам это признавал: домашние армянские женщины, занятые только детьми, кухней и домашним уютом, – о чем они могли говорить с выросшей в совершенно другой среде Мэри?

– Марго, я знаю, ты имеешь право осуждать меня, но пойми… – заговорила она хриплым голосом, пытаясь не заплакать. – Ты, даже будучи замужем за Алексом, все-таки была относительно свободна. А я…

– Мэри… что ты знаешь об этом? – грустно перебила ее я. – Только то, что я тебе рассказала? А ты не думала, что Алекс – совсем не тот, кем хочет казаться? Что он совсем не тот, о ком тебе говорила я?

Мэри удивленно уставилась на меня:

– Марго, ты бредишь?

Я тяжело поднялась с пола и протянула ей руку:

– Идем ко мне в спальню, я хочу прилечь, мне что-то не очень… Пойдем, я расскажу тебе кое-что, пока не вернулся наш отец-спаситель.

Мы поднялись наверх, заперлись в моей спальне. Пока я переодевалась, Мэри успела выкурить пару сигарет и теперь стояла у большого окна и смотрела на вечернюю улицу. Мне всегда нравилось наблюдать за этим – как она стоит, чуть наклонив голову вправо, и, скрестив на груди руки, высматривает что-то в чуть подсвечиваемой уличными фонарями темноте. При этом губы ее чуть шевелились, и мне казалось, что в такие моменты она сочиняет стихи, которые потом никому не показывает. Даже мне.

– Иди ко мне, – позвала я, устраиваясь в кровати, и Мэри вздрогнула. – Испугалась?

– Нет… задумалась просто.

Она села у меня в ногах, вытянула больное колено и чуть помассировала его – почти машинальным движением. Я долго молчала, не зная, как сказать ей то, что собиралась.

– Понимаешь, Мэри…

Алекс… он… Как бы это так правильно назвать… Словом, он террорист, Мэри.

– Кто?! – Мне кажется, сообщение о том, что Алекс – предводитель марсианских пришельцев, не произвело бы на нее такого впечатления, как короткое слово «террорист».

– Террорист, Мэри. Я не могу утверждать стопроцентно, но по некоторым признакам… Человек, убивающий по заказу и за деньги. Организовывающий взрывы, диверсии и просто убивающий людей, берущий их в заложники. Правда, мне кажется, что он делает это больше из спортивного интереса – денег у него и так достаточно. Он всю жизнь живет под разными именами, мне кажется, даже я не знаю, как его зовут на самом деле.

– Марго, ты бредишь… – второй раз за этот вечер проговорила Мэри, но уверенности в ее тоне что-то поубавилось.

– Если бы… ты знаешь, когда я поняла это, а потом и получила подтверждение своим подозрениям, я тоже подумала – лучше бы бредить. Но, к сожалению, это оказалось чистой правдой. Когда Алекс понял, что я знаю, он озверел… Он запер меня в подвале – представляешь, семнадцатилетнюю девчонку взял и запер почти на два месяца. Нет, он меня не бил, не трогал – просто не выпускал. Первую неделю я пыталась найти способ убежать, кричала, плакала, угрожала. Потом… с каждым днем мое желание убежать становилось все слабее. – Я перевела дыхание и повернулась к тумбочке, на которой у меня всегда стояла бутылка минеральной воды. Мэри молчала, уставившись в одну точку. – Знаешь, «стокгольмский синдром» существует, я это точно поняла. Когда он выпустил меня – я уже никуда не хотела идти. Я хотела только одного – быть рядом с ним, что бы ни случилось. Всегда быть рядом. Ведь он должен был убить меня, Мэри, – убить. А он… Он продолжал жить со мной и делать вид, будет ничего не произошло. Я очень любила его, Мэри…

– Марго… как можно любить того, кто позволяет себе…

– Мэри, не торопись осуждать, хорошо? Просто не торопись. Вот скажи – если бы такой, как Алекс, позвал тебя, когда тебе всего семнадцать, а за спиной – только мать с ее вечными придирками, ором и обвинениями в собственной неудачной личной жизни? Ты – не пошла бы?

– У меня вообще не было матери – только отец-алкоголик и танцы. Ни денег, ни возможностей – а Костя бросал в грязь огромные букеты роз, был рядом, когда я едва не сломала шею, когда… – Мэри чуть задохнулась, замолчала на пару секунд. – Он был самым известным в городе человеком, а как же – лидер армянской диаспоры, богатый, уважаемый, хоть все знали, на чем и как он сколотил свое состояние. Как думаешь, в провинциальном городе девушки не мечтают вырваться из нищеты?

– Мэри, ты говоришь не о том.

– О том! – отрезала она. – Ты так любишь себя жалеть, Марго, что даже не видишь, что вокруг люди, которым не лучше, чем тебе. Но я всегда знала – нельзя близко подходить к таким, как мой Костя и твой Алекс.

– Да? И посмотри вокруг. Ты сбежала от своего Кости – к моему, как ты выражаешься, Алексу.

Мэри встала, обдала меня ледяным холодом и молча вышла из комнаты. Я не стала ее останавливать. Мне казалось, что даже она не имеет права осуждать меня. Даже она – самый близкий мне человек. Потому что Мэри не могла знать, как это – жить с матерью, которая видит в тебе лишь источник собственных неудач, которая постоянно тычет тебе в нос твоей никчемностью, твоей «не такой» внешностью, твоей отвратительной, по ее мнению, жизнью. Разве могла она знать, каково это – из кошмара оказаться неожиданно в сказке, где ты окружена вниманием, обласкана, отогрета, где тебя любят и тобой восхищаются. И дело как раз в том, что он считал меня своей, в том, что я принадлежала ему. И ощущение принадлежности, нужности кому-то – оно не стоило тех чертовых двух месяцев в подвале. И даже сейчас я согласилась бы повторить все это – потому что я его любила.