Мари Антильская. Книга вторая
Шрифт:
— Не приближайтесь ко мне! Оставайтесь там, где вы есть… Вы ведь так удобно устроились на этой банкетке…
— Но я же вижу, что вы мне не верите!
— У меня есть для этого все основания…
Он резко повернулся и не спеша подошел к комоду, куда Мари положила труд Макиавелли «Размышления о состоянии войны и мира».
Взял его в руки, нежно погладил руками украшенную золоченым железом коричневую обложку. Мари следила за ним глазами, пытаясь угадать, что у него на уме. Но нет, ей и в голову не могло прийти, о чем думал, что замышлял в тот момент в ее комнате этот человек. А между тем именно от него, этого мужчины, от этой вот книги и пойдут все ее беды и несчастья! Да, этим страницам, этому человеку суждено будет стать первопричиной ее ужасной судьбы, но ни она, ни, впрочем, и сам кавалер не могли еще тогда знать об этом, а тем более предотвратить роковой ход событий…
— Догадываюсь, Макиавелли многому вас научил, — проговорил он наконец. — Это ведь чтение не для детей или пустоголовых мечтателей… И надо полагать, женщина с вашими способностями, занимающая на острове вроде Мартиники такое положение, какого удалось добиться вам, короче говоря, супруга генерала, человека, не раз покрывшего себя неувядаемой славой, смогла извлечь для себя из этой книги весьма полезные уроки!
— Не понимаю, что вы хотите этим сказать? — поинтересовалась она, слегка удивившись такой резкой перемене тона.
Он снова положил на место книгу.
— Я всего лишь пытаюсь найти тему для разговора, которая не вынуждала бы нас непрерывно спорить друг с другом, — пояснил он свои намерения. — Однако, вопреки тому, что вы обо мне думаете, похоже, у меня явно не хватает мастерства, чтобы справиться с этой нелегкой задачей…
— И неудивительно, было бы и вправду странно, если бы вам удалось так легко выпутаться из этакой сложной ситуации, — заметила она. — Я просила вас прийти сюда, дабы внести полную ясность в некоторые вопросы. Ваше присутствие в этом доме более нетерпимо. И вам придется его покинуть. Это единственное решение, какое возможно в сложившейся ситуации.
— Ах, мадам, что заставляет вас непременно искать столь легкие решения?! Уж не у Макиавелли ли вы научились действовать таким манером? А главное, отчего вы с таким упрямством пытаетесь увидеть во мне врага? Неужто причиной тому мои заверения, что я по-прежнему люблю вас? Но разве враг способен любить? Или, может, все это потому, что я пригласил мадемуазель де Франсийон прогуляться со мной по окрестностям? Но ведь мы с ней не говорили ни о чем, кроме живописи, и в самой куртуазной манере, какую только можно вообразить себе между людьми образованными и светскими…
— Но Луиза строит вам такие умильные глазки, — заметила Мари.
— Мне куда больше по сердцу ваши глаза… Ну полно вам, право, я вовсе не враг вам… Напротив, я самый верный ваш друг. А теперь подумайте-ка хорошенько! Я ведь уже говорил вам, что имею поручение от графа де Серийяка. И это истинная правда. Я должен приобрести для него Гренаду… Правда, генерал, похоже, вовсе не склонен уступить нам этот остров… Но я надеюсь на вашу помощь… Уверен, вам удастся убедить Дюпарке вернуться к этому разговору…
— Была бы крайне удивлена, если бы это и вправду случилось!
— Вы были бы удивлены?! Да нет, вы ошибаетесь, Мари, ведь на самом деле так оно и будет!.. Прошу вас, присядьте-ка вот сюда и послушайте хорошенько, что я вам скажу — но не как враг, а с тем вниманием, каким удостаивают друга, что является в ваш дом, желая быть вам полезным и оказать услугу…
Вопреки своей воле она послушно подчинилась. Успокаивая себя при этом: кто знает, может, и вправду она узнает из его уст нечто такое, что станет для нее настоящим откровением. Да и Мобре выглядел довольно необычно. Куда девалась его привычная насмешливая улыбочка, он был серьезен как никогда. Говорил степенно, со значением, как человек, весьма уверенный в себе. Даже расстался со своей привычной игривостью, обычным зубоскальством, какие неизменно скрывались за каждым сказанным им словом.
Поначалу она уселась с явной настороженностью, потом расположилась поудобней, с интересом приготовившись слушать, хоть и ни за что на свете не желая показать, что увлечена.
— Мне уже приходилось говорить вам, что я дипломат, — начал он. — А Макиавелли, дорогой мой дружочек, должно быть, уже просветил вас, что дипломаты — это люди, которые призваны предотвращать войны, хотя, правду сказать, именно они-то нередко и оказываются их виновниками… А вот мне, представьте, хотелось бы стать исключением из этого печального правила… Это единственное честолюбивое желание, каким я еще могу себя тешить… Вы спросите меня — если вам уже не случалось задавать себе этот вопрос ранее, — как, каким таким чудом художник-маринист вдруг сделался дипломатом… Вы знаете, что произошло у нас в Англии. Впрочем, почти то же самое, что и у вас во Франции… Когда в стране происходят революции, все, что было на дне, сразу всплывает на поверхность. И тотчас же начинается борьба за теплые места — на одном удобно располагается тот, кто не имеет на то никаких прав ни по достоинствам, ни по рождению, на другом оказывается человек вполне добродетельный и исполненный желания служить отечеству. Что поделаешь, Кромвель неизбежно, самой судьбою, обречен был увлечь в те водовороты, что создавало за кормой стремительное движение его корабля, людей самого разного сорта. Не скажу, что я и вправду полностью разделяю все его взгляды, — смеясь, добавил он. — И все-таки так уж случилось, что какая-то сильная волна вдруг подхватила меня и принесла к его берегу… Я почувствовал вкус к ремеслу дипломата… Есть ли нужда говорить вам больше? Я единственный дипломат, который хочет избежать войны! Единственный, кто наряду с любовью к своей родине желает блага и стране, которой завтра суждено стать ее другом и союзником. Вспомните, что я вам говорил: Кромвель назовет короля Франции своим братом! Да-да, Кромвель, простой гражданин моей страны!
— И что же дальше? — спросила Мари, помимо своей воли все больше и больше заинтересованная тем, что он говорил, ибо вдруг неожиданно для себя начинала видеть в Реджинальде человека куда более значительного, чем могла предполагать, в любом случае — человека, призванного сыграть в этом мире весьма важную роль. Он только что лишь чуть-чуть приоткрыл ей свою тайну… Теперь остается выяснить, можно ли ему верить. Ведь, в сущности, он признался ей, что является посланцем человека, который до настоящего времени считался врагом Франции! О чем же тогда вести речь?
Однако какой-то внутренний голос говорил Мари: «Но разве не благодаря ему Мартиника получила секрет отбеливания сахара, который обеспечит богатство острова и всех его колонистов? Не будь он искренним, какой, спрашивается, ему интерес делать мне признания подобного толка? Разве не предпочел бы он тогда оставить меня вместе с Жаком в полном неведении касательно его миссии и настоящих дел?»
— Вы спрашиваете, что же дальше? — продолжил он. — Думается, могу со всей твердостью заверить вас, что пройдет немного времени, и испанские владения на Антильских островах получат изрядную взбучку от английского флота. Падет Куба… Падет Ямайка!
Мари охватила страшная тревога. Теперь она жадно ловила каждое слово Мобре.
— Да-да, вы не ослышались, — медленно, с расстановкой повторил он, — я сказал, именно испанские. И, насколько мне известно, никакие другие…
Этакое утверждение из уст дипломата — не равносильно ли оно угрозе? Что помешает английскому флоту, которому сейчас нет равных на всех морях, атаковать французские владения тем же манером, каким они намерены поступить с испанскими? Кто в состоянии обуздать честолюбивые амбиции Кромвеля?