Мари Антильская. Книга вторая
Шрифт:
— Ах, нет, никаких таких целей, просто из сострадания ко мне. Я ведь и вправду люблю вас, кавалер де Мобре, я люблю вас так сильно, что временами мне кажется, что я уже не смогу более жить в этом доме, когда вы его покинете. Нет, у меня не хватит сил, я предпочту бежать отсюда куда глаза глядят… Лучше уж вернуться во Францию, чем выносить насмешки моей кузины…
Она глубоко вздохнула, потом продолжила:
— Вы ведь и сами видели, как она третировала меня, как разгневалась, когда увидела бантик из ваших лент в моей бутоньерке!.. Можно подумать, будто она сама тоже влюблена в вас без памяти. Ах, не знай я ее так хорошо, не будь я уверена, что она всем сердцем любит генерала, я бы и вправду подумала, что и она тоже влюблена в вас и сгорает от ревности ко мне, к моей молодости.
— Вздор!.. — воскликнул он. — Все это чистейшей воды вздор! А вот что меня и вправду тревожит, так это, как бы этой самой Жюли не взбрело в голову послать вас ко мне, а самой тем временем предупредить генерала с супругой, дабы таким манером скомпрометировать нас обоих и вынудить вступить в брак поневоле. Полагаю, такого рода сделка не подойдет ни вам, ни мне. Не так ли?
— Нет, разумеется, нет, — послушно ответила она голоском, по которому нетрудно было догадаться, что она пошла бы на все, только бы выйти замуж за прекрасного кавалера.
— В таком случае, — продолжил он, — вам надобно без промедления вернуться к себе. Ведь нельзя же допустить, чтобы вас застали у меня в комнате.
При этих словах она вдруг вся напряглась, натянулась как струна, сжала кулачки, крепко впилась острыми ноготками в покрывало, будто в ужасе, как бы ее силой не утащили из этой комнаты.
— Нет, прошу вас, — каким-то вдруг изменившимся, резким голосом взмолилась она. — Еще минутку… Позвольте мне еще хоть немного побыть подле вас. Не прогоняйте меня прочь… Сюда никто не придет, уверяю вас. Я не хочу уходить…
Она утерла слезы. Мало-помалу делались менее заметны красноватые круги под глазами, свидетельства долгих безутешных рыданий. И она снова обрела всю привлекательность, всю свежесть, свойственные ее молодым годам. От нее исходила какая-то неуемная энергия, какую трудно было предположить в девушке, столь безвольной с виду и столь хрупкого сложения.
— Нет-нет, вам никак нельзя оставаться здесь. Я не могу доверять этой субретке, она способна на все. Представьте, если нас застанет ваш кузен! Он ведь способен убить нас обоих!
Похоже, она начала мало-помалу возвращаться к реальности, тем не менее проговорила:
— Пусть он убьет меня, мне все равно… Но вас?! Ах, нет, никогда бы себе не простила, если бы по моей вине с вами случилось какое-нибудь несчастье…
— Вот именно! Об этом я и говорю! Поэтому-то вы и должны немедленно вернуться к себе!
Он схватил ее за запястья в тот самый момент, когда она менее всего этого ожидала, и попытался было поднять ее на ноги, но она воспротивилась этому столь упорно и столь отчаянно, что ему удалось лишь чуть-чуть оторвать ее от кровати.
— Меня хотят выдать замуж за Мерри Рула! — простонала она. — А я… я люблю только вас одного, вы должны защитить меня. Вам надо остаться здесь… Разве я вам не нравлюсь? Да, я знаю, я вам совсем не нравлюсь!.. И все же вы были так учтивы со мной там, на Морн-Фюме… Мне показалось… Ах, Боже мой, и зачем только вы говорили со мной тогда об этих ваших озерах, о счастливых молодых супругах, что наслаждаются счастьем в сиреневой дымке шотландских просторов! И неужели после всего этого вы не помешаете им, вы позволите им выдать меня замуж за этого толстого майора, которого я не люблю и которого я всегда даже видеть не могла без отвращения?!
Он уселся подле нее, обнял за плечи и принялся убаюкивать, как дитя.
— Ну полно вам, Луиза, будьте же благоразумны, — нежным голосом проворковал он. — Попробуйте взглянуть на вещи здраво. Поверьте мне, ни у кого и в мыслях нет выдавать вас замуж за Мерри Рула. Правда, завтра мне придется уехать, но ведь я уже сказал вам, что через два месяца, а может, даже раньше, непременно снова вернусь сюда. Ну согласитесь, черт побери, не может же быть, чтобы они успели выдать вас замуж за пару месяцев, ведь так? А потом я снова вернусь, и уж тогда никто не посмеет вас обидеть…
Она подняла к нему свое заплаканное лицо и в каком-то безумном порыве, с которым не в силах была совладать, неумело приникла губами к его губам.
Обычно кавалеру хватало любой малости, чтобы тут же поддаться искушению. И он ответил на ее поцелуй — умело, со знанием дела и тут же захватив инициативу в свои руки.
И открыл ей нечто такое, о существовании чего она доныне не могла даже подозревать. Теперь уже было ясно, что в жилах ее был не лед и даже не талый снег, а текла живая, трепещущая ртуть. Ногти ее проникли сквозь тонкую ткань его украшенной лентами и кружевами рубашки и впились в кожу кавалера. Это была боль, которая была ему по сердцу, она возбуждала нервы, будоражила плоть.
В ответ он тоже принялся ласкать ее. Но стоило его пальцам лишь слегка дотронуться до этой гладкой, атласной кожи — кожи, что не знала доныне иных прикосновений, кроме прикосновений к ее телу тканей, из которых была сшита ее одежда, — как девушка тут же вздрогнула, словно от удара, затрепетала и с пылкой страстью и наивной неискушенностью, что пришлись так по нраву Реджинальду, самозабвенно отдалась его любовным играм.
Рукою скульптора он водил по ее телу, будто пытаясь довести до совершенства и без того прелестные формы. Она ничуть не сопротивлялась, полностью подчинившись его власти.
«Нет, — думал про себя Реджинальд, — никогда я не сделаю ее своей любовницей. Но должен же я хоть как-то ее успокоить… Да-да, нельзя отпускать ее в таком возбуждении, надо ублажить девушку, утолить это вспыхнувшее в ней любовное желание… А потом, когда я снова вернусь, кто знает…»
И его опытные, с утолщенными суставами пальцы все гладили и гладили тонкую, нежную кожу, распаляя возбужденную плоть, опьяняя девушку и заставляя ее всем телом трепетать от страсти.
Когда он добрался до самых сокровенных мест, она как-то хрипло вскрикнула, уверенная, что теперь наконец познала наивысшее наслаждение, безраздельно отдавшись ласкам своего любовника. Чуть позже он заметил, что пыл ее иссяк, возбуждение мало-помалу улеглось и она была готова вот-вот снова заплакать, но уже не от безысходного отчаяния, а с облегчением, успокоенная и утешенная его ласками.