Мари Антильская. Книга вторая
Шрифт:
Кэруани с соратниками и в самом деле выглядели совершенно ошеломленными, будто всех их вдруг сразило молнией. С застывшими лицами, красноречиво говорившими о наивысшем напряжении чувств, не могли они отвести глаз от этих мрачных останков. Старая ведьма хранила молчание. Теперь вся ее надежда была только на колдовские чары — ведь словами она не добилась никаких результатов.
Дюпарке и те, кто сопровождал его, поднялись на ноги, чтобы в случае чего быть готовыми к любым неожиданностям.
— Послушайте, — обратился вдруг к нему Дюбюк, — пожалуй, есть одно средство выпутаться из этого тяжелого положения. Помнится, мне как-то пришлось оказаться в краях, населенных дикарями, тоже у караибов, вместе с одним капуцином, который хотел их крестить и обратить в христианскую веру. И дикари вели себя тогда точно обезьяны. Падали на колени, когда мы читали молитвы, крестились вместе с нами и, понятия не имея, что мы говорим, бормотали что-то сквозь зубы, будто и вправду молились Богу… Так вот, если нам сделать вид, будто мы в благоговении пали ниц перед этими священными останками, то, может, кто-нибудь из них, слыхавший про наши религиозные обряды, попытается последовать нашему примеру и объяснит остальным, будто у нас такой обычай оказывать почести усопшим.
— Что ж, думаю, стоит попробовать, — ответил генерал. — Нельзя упускать ни одной возможности выпутаться из опасного положения… Будьте внимательны, я подам вам знак. Да простит нас Господь и да благословит он вас, Дюбюк, за эту идею.
Генерал простер руки к небесам, его примеру тотчас же последовали и трое его спутников, потом соединил их вместе, изобразив позу глубочайшего благоговения. Наконец, опустил голову и, по-прежнему со сцепленными пальцами, брякнулся на колени перед этими ужасными, отвратительными высохшими конечностями.
Кэруани громко вскрикнул, возможно выражая тем самым свое искреннее удивление. Точно такой же — и по той же самой причине — была и реакция «биби». Потом, как по команде, вскочили на ноги и трое приближенных вождя.
Дюпарке, Дюбюк, Лашикотт и Эрнест де Ложон ни на минуту не теряли дикарей из виду. При всех смиренных, благочестивых позах они были готовы в любой момент выхватить пистолеты и защищать свои жизни. Наконец Кэруани осведомился у толмача, с чего это они вдруг все так дружно пали ниц. Прежде чем Дюбюк успел ответить, «биби» начала было со злобным видом что-то верещать, но вождь решительно остановил ее, зажав рот своей широкой, словно лист хлебного дерева, ладонью. И тогда лоцман в конце концов получил возможность дать объяснения.
— Так мы в своей стране оказываем почести усопшим, — пояснил он, — мы обращаем свои молитвы к нашему Богу, дабы он ниспослал покой их душам, вы ведь не хуже нас знаете, что мертвые продолжают жить на острове, исполненном богатств и населенном блаженно счастливыми потомками, если те отомстили за их смерть.
— Но мои люди и я сам, — продолжил Кэруани, — мы не можем понять, с чего это вы проявляете такое почтение к нашим усопшим предкам.
— Как?! Разве мы не кумовья? Разве наш генерал вам не кум? Или мы не братья?
Кэруани не промолвил ни слова в ответ. Старуха воспользовалась его молчанием и, не теряя Времени, попыталась обратиться к толпе дикарей, которые — с видом встревоженным и явно не предвещавшим ничего хорошего — собрались уже перед входом в хижину.
С быстротой молнии вождь кинулся к ней. И широченной ладонью со всего размаху треснул ее по затылку. Удар получился такой оглушительной силы, что «биби» рухнула как подкошенная плашмя, так и не поднявшись на ноги, полетела вперед, врезавшись прямо в толпу.
После чего взял слово Кэруани, торжественно заявивший собравшимся воинам, что было бы совсем неуместно ссориться с гостями, которые так хорошо чтят память их усопших предков. И добавил, что «биби» превратилась во вздорную болтунью и дьявол вконец помутил ей рассудок. Наконец, дабы окончательно восстановить всеобщее веселье, возродить надежды, а также показать плоды своей умелой дипломатии, он сообщил, что белые не замедлят прислать им тафии.
При этих магических словах поднялся невообразимый крик. В порыве дикой радости индейцы принялись бросаться друг на друга, будто с намерением перерезать друг другу глотки — что, впрочем, вполне могло случиться с иными из них, — «биби» же теперь топтали ногами, всячески унижали и оскорбляли и словом, и делом, пока, наконец, невзирая на ее истошные вопли и проклятия, не уволокли прочь от хижины.
— Теперь ей конец, они ее обязательно утопят, — заметил Дюбюк. — Раз вождь сказал, что она одержима дьяволом, они наверняка от нее избавятся!
Тут к ним снова подошел Кэруани.
— Мы с моими воинами, — не без торжественности заявил он, — не имеем ничего против, если бы наши белые братья поселились здесь, на острове. Но только я должен поставить вам условия. Надо, чтобы нам завтра же принесли сюда десять, десять, десять и еще раз десять бочек тафии…
Дюбюк жестом попросил его прервать свою речь, чтобы он мог перевести генералу. Дюпарке выслушал, кивнул головой и проговорил:
— Пусть продолжает. Это ведь только первое условие. Посмотрим, каковы остальные.
— Наши белые братья могут расположиться на севере острова, но они ни под каким видом не должны появляться на той его части, которую мы оставляем себе. И каждый год они должны доставлять нам десять, десять, десять и еще раз десять бочек рому, табаку и сахару.
Дюбюк снова перевел.
— Это все? — поинтересовался генерал.
Толмач задал этот вопрос вождю, и тот, похоже, заколебался. Было такое впечатление, будто ему вдруг стало жаль, что он не потребовал побольше. Однако его застигли врасплох, и ему пришлось не мешкая принимать решение.
Наконец он дотронулся рукою до золоченой пуговицы генеральского камзола и проговорил:
— Нет, не все, еще я хочу эти пуговицы, чтобы сделать себе ожерелье…
— Скажите ему, — ответил Жак, — что я пришлю ему две горсти таких пуговиц завтра вместе с ромом. Мы скрепим наш договор и вместе выпьем тафии…
Услышав эти слова, Кэруани почесал лоб и заметил:
— Пусть мои братья окажут мне честь и разделят завтра нашу трапезу, чтобы вместе отпраздновать наш союз. Пусть они чувствуют себя на острове как у себя дома, и все, что принадлежит моим воинам, будет принадлежать и им, когда они пришлют нам тафии.