Мари Антильская. Книга вторая
Шрифт:
Караибы же тем временем разбушевались вконец, будто с цепи сорвались. Они напомнили Мари о той ужасной ночи, когда у нее в бараке рабы поклонялись культу Воду. Она задавала себе вопрос: не сон ли это, неужели она видит все наяву? Как могло случиться, что индейцы позаимствовали для своих обрядов столько ритуалов из религии, которая зародилась так далеко от них и которая так чужда их повадкам и обычаям?
Индейцы прекращали пляску лишь для того, чтобы промочить горло. Они выходили из колдовского круга и жадно, большими глотками пили что-то из калебас, которые постоянно держали полными самые старые женщины селения, — напиток, природу которого было трудно определить на глаз. Лишь старухи казались безучастными к всеобщему оживлению и веселью, к колдовской магии празднества, что не мешало им тоже изображать удовольствие, напускать на себя радостный или даже исступленно-восторженный вид.
Жильбер склонился к самому уху Мари и прошептал:
— Эти люди явно празднуют какое-то счастливое событие. Нам не стоит более оставаться здесь. Вы правы, вернемся лучше назад. Хотя не думаю, чтобы у нас были основания опасаться каких-то действий с их стороны, по крайней мере нынче ночью.
Но Мари была не в силах даже пошевельнуться. Ее будто пригвоздили к месту. У нее было такое чувство, будто однажды она уже была свидетельницей и даже участницей такой же оргии. И могла заранее предсказать, что будет потом. Уже мысленно представляла себе, как возбужденные до крайности парочки начнут заниматься любовью, совокупляться прямо на глазах у остальных или укрывшись в ближайших кустах.
И это видение будоражило ее до самых сокровенных глубин. Истерзанное недавними родами нутро, все еще не зажившая плоть причиняли боль, напрягаясь от поднимавшегося в ней острого любовного желания, все ее существо словно заражалось тем упоительным опьянением, что исходило от дикарей. В такие минуты ей вспоминалось наваждение, которое однажды сделало ее жертвой колдовских чар своих негров; она и поныне не могла простить себе этой преступной слабости, однако у нее было такое чувство, будто понимает этих людей куда лучше своего спутника.
Мари уцепилась руками за отворот отремоновского камзола, повисла на нем всей тяжестью тела, будто была не в состоянии удержаться на ногах, и, задыхаясь, пробормотала:
— Ах, увидите, все это будет просто ужасно. Вы только поглядите на этого дикаря, прямо перед нами, который только что схватил ту женщину.
Парочка предпочла покинуть слишком освещенную площадку, но не удалилась слишком далеко, уединившись вблизи границы между светом и мраком, где можно было скорее не видеть, а лишь угадывать их движения, — впрочем, природа этих движений не вызывала ни малейших сомнений. Потом послышался ликующий вопль, за которым тут же последовал блаженный стон. После этого на несколько минут воцарилась полная тишина, потом Мари услыхала прерывистое дыхание запыхавшегося от быстрого бега пса. Она почувствовала, как нервно комкает в руках камзол Жильбера, тот же, похоже, оцепенел, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой.
Она встрепенулась, вдруг ощутив потребность что-то сказать.
— Какой ужас! — произнесла она.
И это были единственные слова, какие ей удалось найти.
— Все, мадам, надо уходить! Уходить, не теряя ни минуты!..
Они раздвинули кусты. И, будто пьяные, неверной походкой направились назад. Однако и тот и другая испытывали тошнотворное отвращение от только что увиденного. Особенно Мари, которая никак не могла забыть своего собственного прискорбного похождения — перед глазами у нее неотступно стоял Кенка, а в ушах назойливо звучал гул «ассотора».
Жильбер повел ее вверх по склону холма, помогая карабкаться по камням, не давая поскользнуться на усыпанной мелкой пылью тропе.
Наконец они добрались до вершины холма. Барабан стучал с прежней силой — так, словно бьющий в него колдун был просто не в силах остановиться. Звуки его стали еще более нервными, они перемежались синкопами и гулкими, тяжелыми трелями. И вообще стали какими-то механическими, было такое впечатление, будто тот, кто бил в барабан, делал это по привычке или во сне.
Жильбер с Мари обернулись, чтобы бросить последний взгляд на селение. Площадка уже почти опустела, не считая пары-тройки дикарей, которые все еще кружились, нелепо вихляя бедрами.
Все мысли Жильбера были заняты резней, в честь которой была устроена эта оргия. Перед глазами у него стоял истекающий кровью Дюпарке, безжизненно распростертый на песчаной отмели Каренажской бухты, разбросанные вокруг тела его людей, фрегат со сломанными мачтами, а может, и вовсе преданный огню. Что могло произойти? Как могло случиться, чтобы такие осторожные и искушенные в военных делах люди, как генерал с Пьером Дюбюком, поддались на коварные уловки дикарей?
Однако он так и не решился поделиться своими опасениями с молодой женщиной, и без того растерянной, дрожавшей от страха и то и дело, словно взывая о помощи, опиравшейся на его руку.
Мари совсем задыхалась. В какой-то момент она настолько выбилась из сил, что обратилась к спутнику:
— Давайте остановимся. Я больше не могу…
Над ними, укрывая их под своей сенью, нависали ветви кокосовых пальм и момбенов, сплошь перевитые похожими на гигантских змей лианами. Они уселись на вулканический камень. Мари приблизилась к Жильберу. Она искала его взгляда. Она хоть ненадолго находила утешение, глядя на это спокойное лицо — лицо белого человека, на котором мягким светом сияли нежные, бархатистые глаза, на чистый профиль, в сравнении с которым лица караибов казались просто звериными мордами. Она взяла Жильбера за руку и чуть виновато промолвила:
— Вот видите, считала себя сильной женщиной, а подобного зрелища оказалось достаточно, чтобы напугать меня до смерти.
— Ничего удивительного, — заверил он ее, — тут есть отчего растеряться и самым завзятым храбрецам.
У него было такое чувство, будто он утешает ребенка. Он крепко прижал ее к себе, словно напуганного ночным кошмаром младенца, однако под рукой своей ощутил горячую, упругую грудь Мари, ее сердце тревожно билось в ритме барабана.
Жильбер был весь во власти какого-то смутного, не передаваемого словами возбуждения — должно быть, это следствие только что пережитых волнений, подумалось ему.
— Вы отдохнули? — справился он, чтобы не оставаться один на один с собой и хоть как-то побороть охватившее его желание.
— Еще немножко, — ответила она, подняв голову и вновь окинув его взглядом.
Большего ей сказать не удалось. Ибо тут же она почувствовала, как рот ей зажали горячие губы Жильбера. Она задрожала в долгом ознобе, потом обхватила его руками за шею и крепко прижала к груди.
Она вовсе не собиралась отдаваться этому мужчине — во всяком случае, сейчас, в это самое мгновенье, — и все же его поцелуй доставлял ей невыразимое наслаждение, ибо избавлял от воспоминаний, что оставил в ней негр по имени Кенка. Ей хотелось, чтобы поцелуй длился бесконечно, хотелось уйти в него целиком, до полного самозабвения, и она отдала свои губы во власть Жильберовых уст с такой нежностью, покорностью и страстью, на какие только была способна, потом, точно вдруг опомнившись, отпрянула и проговорила: