Марий и Сулла. Книга первая
Шрифт:
Тициний не сомневался, что слышит смех Тукции, и сжимал кулаки с такой силой, что ногти вонзались в ладони.
Остановился у входа в беседку. Увитая плющом и диким виноградом, она казалась пещерой, где наслаждались любовными утехами боги. Слабый свет проникал внутрь. Тициний стоял не шевелясь, как окаменелый.
Тукция сидела на коленях молодого Метелла. Продолговатое лицо женщины, одетой по-деревенски, было привлекательно: круглые черные глаза, пухлые губы, орлиный нос.
Полуобняв Тукцию, господин гладил ее плечи, а она хохотала, сверкая белыми зубами.
Тициний застонал, как от боли.
— Кто там? — подняв голову, резко крикнул Метелл. Тукция вскочила.
— О боги! Тень… тень… Смотри!
Метелл ничего не видел. Страх женщины передался ему. Кликнув рабов, он приказал обшарить сад.
— Найдете соглядатая — ведите ко мне.
Но Тукция уже не слушала. Выбежав из беседки, она помчалась по дорожкам, не обращая внимания на рабов, которые провожали ее насмешливыми глазами.
За оградой она остановилась. Издали доносились песни, хохот. Небо, подернутое легким заревом, возвещало пожар. Она побежала с такой быстротой, что у нее захватывало дух.
Поднялась на холм. Перед глазами запрыгали огни догоравших стогов сена и плотно убитых куч., соломы, — вспомнила о празднике. Звуки песен долетали теперь отчетливее, и она различала даже отдельные слова, но их не понимала. И вдруг остановилась, точно кто-то сильный, как Геркулес, властно удержал ее; в голове сверкнуло: «Что скажу, как оправдаюсь?»
Ступила шаг, другой — и отшатнулась: перед ней стоял Тициний.
— Ты? — вскрикнула она.
— Я.
Поняла, что пощады не ждать. Он имел право убить тут же на месте, и страх сменился жаждой жизни: бежать, бежать! И она помчалась, как испуганная серна, прыгая с отчаянием через канавы, бросаясь в кусты, лишь бы только уйти от всесильных рук этого человека.
— Стой! — слышала она за собой его прерывистое дыхание. — Куда? От мужа?! Стой, потаскуха! Пусть растерзают тебя Фурии! Пусть преградят путь злые духи!
Робость овладела ею. Темнота пугала, — всюду мерещились духи. Вот они хватают ее за тунику, царапают лицо… Нет, это ветви, колючки терновника…
— О боги, сжальтесь, спасите!
Тукция замедлила шаг, — теперь она спускалась в долину. Там был Марий, он защитит ее, не даст в обиду. И вдруг тяжелый удар обрушился ей на голову, и она полетела в темноту, как в черную бездну.
Очнувшись, долго не понимала, где находится.
Она лежала в хлеве на куче навоза, связанная по рукам и ногам, а рядом часто дышала лошадь, пыхтела, жуя жвачку, корова, в углу ворочались овцы.
Тусклое раннее утро просачивалось сквозь щели неплотно сбитых досок. Послышались женские голоса. Дверь распахнулась, и в хлев ворвалась полоса рассвета.
Вошла рабыня и, не глядя на Тукцию, стала выгонять корову и овец; потом захлопнула дверь, и в хлеве залегла тишина, изредка нарушаемая ржанием лошади.
Скоро запахло дымом и вкусной похлебкой. Тукция подумала, что она голодна, не ела и не пила со вчерашнего дня, но эта мысль была мимолетна; ее сменила новая: «Что меня ждет?» И она принялась молиться Венере, умоляя богиню сжалиться над се молодостью, спасти от смерти.
Солнце уже поднялось над Цереатами, долина дымилась косматыми клочьями тумана.
Дверь полуоткрылась. Заглянул Виллий, шепнул:
— Сейчас тебя будут судить… Эх, ты, неосторожная! Не сумела обмануть мужа!
В голосе его слышались сожаление и насмешка. Не дожидаясь ответа, он поспешно удалился — трава зашумела под его ногами и затихла.
За Тукцией пришли женщины. Они осыпали ее оскорблениями, плевали ей в лицо и, развязав ноги, повели к дому, но внутрь не пустили.
— Пусть не войдет прелюбодейка к ларам! — скрипнула Фульциния.
— Пусть не осквернит блудница своим присутствием семейного очага, — сказала вдова Тита.
А дочь ее, рванув Тукцию за тунику, заставила сесть на скамью, поставленную среди двора.
Тукция сидела не шевелясь, в каком-то отупении. Все казалось ей тяжелым сном, и она молилась в душе Венере: «Ты, толкнувшая меня на сладкий грех, смягчи мою участь, богиня!..»
Из домов выходили члены семьи. Она увидела Тициния с перекошенным от злобы лицом, встревоженного Мульвия и поняла, что он жалеет ее так же, как Виллий, который растерянно стоит, растирая в ладонях виноградные листья, и не замечает этого.
Выступил Марий:
— Тукция, муж тебя обвиняет. Ты дважды виновата: лежала не с мужем и отдалась врагу…
Она вспомнила слова Тициния: «Оптимат — враг плебея» — и низко опустила голову.
— Правда ли это? — продолжал Марий. — А если не правда, то поклянись богами, и мы с радостью примем тебя в семью, и никто не посмеет оскорбить тебя…
Она молчала.
— Ей нечего сказать, — хрипло засмеялся Тициний. — Я видел ее в объятиях Метелла…
Марий повернулся к женщинам:
— Во имя богов, — торжественно заговорил он, — во имя женской добродетели, благословляемой ларами, возьмите эту блудницу, эту тварь и поступите по древнему римскому обычаю…
Женщины окружили Тукцию, рабыня схватила ее за одежду, но старик воспротивился:
— Да не коснется тела свободнорожденной рука не вольницы!
Тициний смотрел, как женщины срывали с Тукции одежды, слышал, как треснула туника, обнажив смугло-розовое тело, и застонал, когда в руках старух и сестры мелькнули тонкие прутья.
Теперь Тукция стояла нагая под жарким ливнем солнечных лучей и дрожала, как от холода.
— Последнее слово за мужем! — возвестил Марий. Губы Тициния задрожали, но он овладел собой и громко произнес: