Мария Антуанетта
Шрифт:
Однако это аутодафе, как говорили в старину, было больше чем преступлением – оно было глупостью. Прежде всего, уничтожение доказательств само по себе является уже доказательством чувства вины, и, кроме того, согласно зловещему закону криминологии, при каждом поспешном уничтожении улик какие–то из них всегда остаются. И вот Альма Сьедергельм, превосходная исследовательница, при просмотре оставшихся бумаг обнаруживает исполненную самим Ферзеном копию одного из писем Марии Антунаетты, которую издатель в своё время не заметил, поскольку она лежала среди других копий, выполненных Ферзеном (а "неизвестная" рука, вероятно, сожгла оригинал). Благодаря этой находке мы впервые получаем в руки интимное письмо королевы in extenso [156] и тем самым ключ или даже скорее камертон чувств для всех остальных писем. Теперь мы можем догадаться о том, что изъял, что заменил многоточиями в других письмах чопорный издатель. И в конце этого письма есть "Adieu", есть слова прощания; но за этими словами следуют не подчистки, не многоточия, а например: "Cdieu, le plus aimant et le plus aime des hommes", то есть "Прощай, самый любящий и самый любимый".
156
Благодаря этой находке мы впервые получаем в руки интимное письмо королевы in extenso и тем самым ключ или даже скорее камертон чувств для всех остальных писем.
in extenso– В подлинном виде (лат.).
Какая эмоциональная сила заключена в этих словах! Начинаешь понимать, почему Клинковстремы, Гейденстамы и прочие "апостолы чистоты", располагавшие, вероятно, большим количеством документов подобного рода, чем об этом станет когда–либо известно, оказываются столь нервозными, стоит лишь кому–то сделать попытку исследовать дело Ферзена без предубеждений. Ибо для того, кто чувствует движение человеческой души, нет никакого сомнения в том, что если королева так смело и вопреки всем условностям, с таким чувством обращается к мужчине, то, следовательно, она давно уже дала ему последнее подтверждение, последнее доказательство своей беззаветной любви. Эта спасённая строка восстанавливает все уничтоженные. Не будь уничтожение само по себе уже доказательством интимных отношений королевы и Ферзена, спасённая фраза утверждает это совершенно бесспорно.
***
Но дальше, дальше! Кроме этого спасённого письма необходимо иметь в виду также следующий факт из жизни Ферзена, имеющий, если учесть характер этого человека, решающее значение. Через шесть лет после смерти королевы Ферзен должен представлять шведское правительство на конгрессе в Раштатте. И тут Бонапарт резко заявляет барону Эдельсгейму, что не собирается вести переговоры с Ферзеном, роялистские убеждения которого ему известны и который притом спал с королевой. Он не говорит: был с ней в связи. Нет, он выражается вызывающе, почти нецензурно: "спал с королевой". Барону Эдельсгейму и в голову не приходит защищать Ферзена; и ему этот факт представляется совершенно бесспорным. Поэтому он отвечает, посмеиваясь, что полагал, будто с этими историями времён ancien regime [157] давно уже покончено, и к политике они никакого отношения не имеют. Затем он отправляется к Ферзену и передаёт ему весь разговор. А Ферзен, как поступает он? Или, точнее, как следовало бы ему поступить, окажись слова Бонапарта ложью? Не должен ли был он тотчас же защитить покойную королеву от обвинения (будь оно ложным)? Крикнуть: "Клевета!" – и вызвать к барьеру этого маленького новоиспеченного корсиканского генерала, который для своих обвинений выбирает к тому же такие грязные слова? Может ли человек с благородным, прямым характером оставить безнаказанным ложное обвинение женщины в том, что она была его любовницей? Едва ли когда–нибудь ещё представится Ферзену повод, более того, единственная возможность выполнить свой долг – обнажённым клинком опровергнуть давно уже тайными путями распространяющееся утверждение, раз и навсегда покончить со слухами.
157
Поэтому он отвечает, посмеиваясь, что полагал, будто с этими историями времён ancien regime давно уже покончено, и к политике они никакого отношения не имеют.
ancien regime– Здесь: старого порядка (фр.).
Но что же делает Ферзен? Увы, молчит. Берётся за перо и подробнейшим образом записывает в дневник всё содержание разговора Эдельсгейма с Бонапартом, включая и обвинение в том, что он, Ферзен, "спал с королевой". Ни одним словом даже наедине с самим собой не опровергает он утверждения, являющееся, по мнению его биографов, "позорным и циничным" обвинением. Он склоняет голову и тем самым говорит: "Да". Когда несколькими днями позже английские газеты сообщают об этом инциденте, "говоря при этом о нём и несчастной королеве", он добавит к записи: "ce qui me choque" (что было мне крайне неприятно). И в этом – всё возражение Ферзена, точнее, отсутствие возражений. И на этот раз молчание красноречивее, чем какие бы то ни было слова.
***
Мы видим, следовательно, что чопорные потомки настойчиво, упорно пытались скрыть то, что Ферзен был возлюбленным Марии Антуанетты, сам же он никогда этого не отрицал. Внимательное рассмотрение фактов и документов показывает, что десятки подробностей, деталей подтверждают это: в связи с тем, что в Брюсселе Ферзен открыто бывает в свете с другой своей возлюбленной, сестра умоляет его быть осторожнее, чтобы об этом не узнала королева ("elle"), ибо такое известие очень заденет её. На каком основании, смеем спросить, не будь королева его возлюбленной? В дневнике подчищены строки, описывающие ночное пребывание Ферзена в покоях королевы в Тюильри. Горничная показывает перед Революционным трибуналом, что кто–то не раз покидал тайно по ночам комнату королевы. Все эти подробности, впрочем, весьма вески лишь потому, что они так тревожно согласны в утверждении, но, не будь доказательство из столь различных составных частей убедительным, для его усиления потребовалось бы ещё одно – решающая связь с характером человека. Лишь совокупность особенностей индивидуальности может объяснить её поступки, ибо каждое отдельное изъявление воли человека предопределяется причинностью его природы. Поэтому ответ на вопрос, какие отношения были между Ферзеном и Марией Антуанеттой – интимные или просто почтительные, в конечном счёте зависит от психологического облика женщины. И, учитывая всю совокупность улик, прежде всего следует спросить: какое поведение свободное, жертвенное или робкое, нерешительное – логически и психологически более соответствует характеру королевы? Кто смотрит с этой точки зрения, более не колеблется. Ибо всем слабостям Марии Антунаетты противопоставляется одно – её безудержное, не вызывающее никаких сомнений, истинное бесстрашие.
Искренняя до глубины души, не способная к какому бы то ни было притворству, эта женщина сотни раз, при куда менее существенных поводах, не обращала никакого внимания на всяческие ограничения условностей, была совершенно безразлична к пересудам за спиной. Хотя настоящего величия Мария Антуанетта достигла лишь в решающие моменты своей судьбы, она никогда не разменивается на мелочи, никогда не проявляет неуверенности или робости, никогда не подчиняет свою волю каким–либо чуждым её индивидуальности понятиям чести, нравственности, светской или придворной морали.
Неужели перед этим человеком, единственным, которого она по–настоящему любит, смелой женщине следует внезапно разыгрывать жеманницу, боязливую, добродетельную супругу своего Людовика, ведь она связана с королём лишь интересами государства, но отнюдь не узами любви. Должна ли она свою страсть принести в жертву предубеждениям, предрассудкам общества в то апокалиптическое время, когда вся клика придворных в буйном опьянении экстазом близкой смерти, в средоточии всех ужасов гибели освободилась от пут дисциплины и порядка? Следует ли ей, той, которую никто не в состоянии сдержать и обуздать, самое себя принудить к отказу от самой естественной, самой женской формы чувств и ради чего? Ради нереального, ради супружества, которое всегда было карикатурой на супружество, ради мужа, который и мужем–то ей не был, ради обычаев, которые она всегда ненавидела инстинктом свободолюбия своей необузданной природы? Кто хочет верить, что Мария Антуанетта способна на этот отказ, пусть верит. Но её портрет искажают не те, кто убеждённо полагает, что она проявила смелость и верность своему характеру в этой единственной её страстной любви, а те, кто пытается эту бесстрашную женщину представить слабой, трусливой, с душой, находящейся в плену осмотрительности и осторожности, человеком, не решившимся на крайность, подавлявшим в себе естественное. Каждому, кто может понять и принять характер как нечто цельное, совершенно очевидно, что Мария Антуанетта как своей разочарованной душой, так и своим давно уже запроданным династическим интересам и неудовлетворённым телом была возлюбленной Ганса Акселя Ферзена.
***
А что король? При любом нарушении супружеской верности обманутый третий представляет собой жалкую, несчастную, смешную фигуру, и в интересах Людовика XVI было бы разумным по возможности замолчать ситуацию этого "треугольника". В действительности же король совсем не был смешным рогоносцем, он, бесспорно, знал об интимных отношениях своей жены с Ферзеном. Сен–При по этому поводу высказывается категорически: "Она нашла пути и средства довести до сведения короля о своих отношениях с графом Ферзеном".
Такое положение дел прекрасно вписывается в картину взаимоотношений этих трёх людей. Ничто не было так чуждо Марии Антуанетте, как лицемерие и притворство. Она не может низко обманывать супруга, это противоречит её духовному строю; столь часто встречающееся нечистоплотное поведение одновременная связь с супругом и любовником – также не соответствует её характеру. Без сомнения, сразу же, как только у неё устанавливаются интимные отношения с Ферзеном – сравнительно поздно, вероятно между пятнадцатым и двадцатым годами её супружеской жизни, Мария Антуанетта фактически перестает быть женой Людовика. Эти в общем–то чисто характерологические догадки неожиданно получают подтверждение в письме брата королевы, императора Иосифа, который каким–то образом прослышал в Вене, что его сестра после рождения четвёртого ребёнка решила разойтись с Людовиком XVI; по времени это соответствует началу её интимных отношений с Ферзеном.
Кто желает иметь ясность в этом вопросе, может её получить. Выданная замуж из государственных интересов за нелюбимого и отнюдь не привлекательного человека, Мария Антуанетта долгие годы подавляет свою духовную потребность в любви ради своего вынужденного брака. Но, родив двух сыновей, дав династии престолонаследников, бесспорно детей Бурбона, она считает выполненным свой моральный долг перед государством, перед законом, перед своей семьёй и чувствует себя наконец свободной. После двадцати пожертвованных политике лет много испытавшая женщина в последние и трагически потрясающие часы своей жизни возвращает себе чистое, естественное право не отказывать более ни в чём давно любимому человеку, который для неё и друг, и возлюбленный, и доверенное лицо, и соратник, мужествен, как она, готов пожертвовать своей жизнью ради неё. Как нищи, как убоги все те искусственные гипотезы о слащаво добродетельной королеве по сравнению с прозрачной психологической правдивостью её поведения и как сильно принижают эту женщину, её человеческое мужество, её духовное достоинство те, кто пытается её защитить! Что может быть честнее и благороднее для женщины, чем беззаветно и свободно следовать своим безошибочным, годами испытанным чувствам. И истинно королевским поведением будет такое, при котором она, королева, останется по–настоящему человечной.